Читать книгу "Я люблю другого - Барбара Картленд"

Саймон откровенно грубил, но Рекс сделал вид, что не замечает этого.

— Я хотел бы приобрести ваш портрет, Фенела.

— Нет, вы его не получите!

В голосе Фенелы звенели почти истерические нотки.

— Мне надоели все, все без исключения картины на свете, кого бы они ни изображали и кем бы ни были написаны, ясно? И никто никогда не напишет с меня еще одну! Понятно?

Не дожидаясь ответа, она бросилась вон из комнаты и взбежала наверх.

Очутившись в спальне, Фенела захлопнула за собой дверь, и прежде чем пробежать через комнату и сесть за туалетный столик, с замиранием сердца секунду постояла на пороге, изо всех сил прижимая ладони к пылающим щекам.

«Дурочка! — думала она. — Веду себя по-глупому. Господи, если я не стану осторожней, то все сразу обо всем догадаются!»

До девушки донесся скрип закрывающейся двери — это Илейн вышла из своей комнаты; раздались шаги вниз по лестнице, и только тут до Фенелы дошло, что она тоже должна возвращаться в мастерскую, и поскорее.

Собственно говоря, что толку впадать в истерику? Фенела знала, что надо держать себя в руках и каким-то образом (каким — толком пока не понимала и она сама) попытаться самостоятельно справиться со своими трудностями и самостоятельно найти выход из создавшегося положения.

Она припудрила носик и стала медленно спускаться вниз. В мастерской Фенела застала Илейн, восседавшую на подлокотнике кресла, которое занимал Саймон: рука женщины обвивала его шею.

Илейн каким-то странным голосом проговаривала слова, и в первую минуту Фенеле показалось, что та пьяна. Но стоило взглянуть на неестественно расширенные глаза женщины, как немедленно стала ясна истинная причина: Илейн принимает какие-то наркотики. Ошибиться Фенела никак не могла, она и раньше уже достаточно насмотрелась на дамочек, подогревающих себя разными милыми средствами, и прекрасно знала симптомы: побелевшее лицо, бездонные расширенные зрачки и слегка витиеватая речь.

«Как же глупо с моей стороны, что я раньше не догадалась!» — подумала Фенела.

Девушке припомнилась пара случаев, когда Илейн мрачнела или вела себя странно; теперь-то понятно, что причина перемен в ее поведении и настроении была скорее физиологического, чем психического характера.

Однако, казалось, никто из находившихся в комнате (за исключением самой Фенелы) даже не догадывался о несколько необычной ситуации, разворачивающейся в мастерской.

Через пару минут, не более, Саймона начала раздражать рука Илейн, обвивающая его назойливым кольцом; он резко поднялся с кресла, отчего его подруга навзничь повалилась на сиденье, а игривые взвизги ее призваны были» по всей видимости, изображать испуг. Женщина распростерлась в кресле с развязностью, вызвавшей у Фенелы глубокое чувство гадливости.

И девушка была далеко не одинока в своей реакции на позорное зрелище. Оглядевшись по сторонам, Фенела наткнулась взглядом на лицо My и поняла, как трепещет девочка при мысли: что же подумает теперь сэр Николас о ее семье?

Повинуясь стремительному порыву, Фенела рванулась к Илейн.

— Позвольте, я помогу вам, — предложила она, буквально силой вытаскивая женщину из кресла.

Холодные пальцы Илейн вцепились в пальцы девушки, и Фенелу пронизала дрожь отвращения и неприязни. Илейн поправила на плечах свалившиеся бретельки вечернего платья и пригладила волосы, вяло пытаясь убедиться, что с прической все в порядке.

Затем она двинулась по направлению к Саймону, складывая свои пухлые губки в причудливую гримаску, к какой она прибегала всегда, когда особенно желала привлечь внимание окружающих.

— Саймон, дорогой, — с вкрадчивой настойчивостью заворковала она, — ты так неласков со мной вообще, уже давно так неласков! Ты, надеюсь, не забыл свое сегодняшнее обещание переделать портрет, а? Может, прямо сейчас и займешься?

Фенела так и застыла на месте… Девушке показалось, что отец метнул в ее сторону быстрый, умоляющий взгляд.

— Переделать портрет! — эхом откликнулся он. — Ручаюсь, ничего подобного я не говорил!

— Да нет же, ты сам обещал мне, — настаивала Илейн. — Душечка, Саймон, займись этим прямо сейчас!

Саймон просительно взглянул на свою старшую дочь, и Фенеле пришлось отвечать за него.

— Боюсь, теперь уже слишком поздно менять что-нибудь, — сказала она. — Эта картина уже покинула дом.

Голос Илейн почти сорвался на пронзительный вопль.

— Значит, ее уже отправили в Лондон — торговцам?!!

— Сегодня рано утром, — подтвердила Фенела.

— Но ведь она еще не совсем высохла… ты говорил… ты обещал…

Илейн злобно шипела и брызгала в гневе слюной, ее тело с необычайной силой била дрожь, которую далее просто видеть было невыносимо тяжело.

— А теперь слушай, ты, женщина! — рявкнул Саймон. — Уймись-ка, поняла? Портрет закончен, а готовые работы я никогда не правлю. Если я наговорил тебе три короба всяких обещаний, так это чтоб ты попусту не возникала, ясно? Я и сейчас, если хочешь, могу наплести что угодно, но факт остается фактом: картина завершена и изменена не будет, что бы ты там ни говорила или ни делала.

Илейн разинула рот, и Фенела уже приготовилась услышать пронзительный вопль. Девушка затаила дыхание, замерла в ожидании… секунду… другую… но ничего подобного не последовало.

Вместо этого Илейн, словно отчаянным усилием воли, овладела собой и сузившимися от бешенства глазами взглянула на Саймона; безграничная злоба звучала в ее голосе, когда она произнесла:

— Ты еще горько пожалеешь об этом. — И она повернулась, чтобы оказаться лицом к лицу с Фенелой. — Что касается тебя, тебя…

Что она там собиралась высказать дальше, было подавлено прежде, чем слова сорвались у нее с языка. Рекс с удивительным проворством преодолел расстояние, отделявшее его от бывшей жены, плотно зажал ей рот широкой ладонью и яростно поволок вон из комнаты.

Все произошло столь быстро, что никто не успел произнести ни слова, даже пошевелиться. Дверь с грохотом захлопнулась за супругами, донесся голос Илейн, выкрикивавшей нечто невразумительное, после чего наступила полнейшая тишина.

Фенела почувствовала, как бешено колотится ее сердце, потом увидела лицо My, белое, подавленное, и выражение сострадания на лице сэра Николаса, который никак не мог опомниться от изумления. И на фоне всего этого — абсолютное безразличие ее отца по отношению ко всему вокруг происходящему… Причем он не играл, не притворялся: подобные сцены, давно привычные, его вообще никогда особо не трогали.

Вот и сейчас он лишь лениво ухмыльнулся себе под нос, как будто вся история лишь позабавила его — не более! — и, вытащив из кармана портсигар, тщательно и аккуратно отщипнул кончик сигары, прежде чем хорошо рассчитанным движением сунуть ее себе в рот.