Читать книгу "Криптономикон - Нил Стивенсон"

Машинистам «Невады» удается раскочегарить пару котлов, и капитан пробует вывести ее из залива. Линкор немедленно подвергается массированной атаке со стороны пикирующих бомбардировщиков, которые хотят затопить «Неваду» в фарватере и окончательно перекрыть выход из бухты. Чтобы этого не случилось, капитан сажает «Неваду» на грунт. К сожалению, у нее одно общее свойство с другими кораблями ВМФ: она плохо приспособлена к боевым действиям из неподвижного положения, поэтому ее еще два раза атакуют пикирующие бомбардировщики.

В целом очень насыщенное утро. Лоуренс, музыкант без инструмента и четких обязанностей, больше, чем следует, пялится на самолеты и взрывы. Он вернулся к своим прежним мыслям о сообществах, которые стремятся друг друга пожрать. Пока японские бомбардировщики волна за волной с каллиграфической четкостью проносятся в небе, а цвет американских ВМС практически без сопротивления горит, взрывается и тонет, Лоуренс приходит к выводу: его сообществу кое-что придется переосмыслить.

В какой-то момент Лоуренс обжигает руку. Правую, что предпочтительно — он левша. К тому же он все явственнее осознает, что кусок «Аризоны» пытался снести ему часть черепа. По меркам Перл-Харбора это пустяки, и в госпитале его держат недолго. Доктор предупреждает, что кожа на руке может стянуться и ограничить движение пальцев. Как только Лоуренс в силах терпеть боль, он начинает играть «Искусство фуги» Баха на коленке все время, когда не занят чем-то другим. Можно вообразить, как старый Иоганн Себастьян сидит на скамейке холодным лейпцигским утром, один-два регистра блокфлейт открыты, толстый мальчишка-хорист качает меха, тихо сипит, выбиваясь из щелок, воздух, старец правой рукой бесцельно скользит по главному мануалу, трогая пожелтевшую, в мелких трещинках слоновую кость и подбирая мелодию, которой еще нет. Лоуренс повторяет движения Иоганна Себастьяна, хотя рука у него в бинтах, а вместо клавишей — перевернутый лоток, и музыку приходится мурлыкать себе под нос. Иногда он так увлекается, что дергает под одеялом ногой, нажимая невидимые педали; соседи ругаются.

Через несколько дней он выходит из госпиталя, как раз вовремя, чтобы заступить на новую службу — у него и у других музыкантов с «Невады» начинается военная жизнь. Очевидно, тем, кто в ВМС ведает распределением людских ресурсов, пришлось изрядно поломать голову. В смысле уничтожения японцев музыканты абсолютно бесполезны, после седьмого декабря у них нет даже боеспособного корабля, а многие и кларнеты растеряли.

Однако им не поручат давить на гашетку. Ни одна организация не в состоянии систематически убивать японцев, не печатая в большом объеме на машинке и не подшивая листы. Логично предположить, что человек, который играет на кларнете, не сумеет напортачить больше, чем любой другой. Уотерхауза и его товарищей прикомандировывают к одному из подразделений флота, отвечающих за делопроизводство.

Оно располагается в здании, не на корабле. Многие на флоте презирают тех, кто работает в здании. Лоуренс и некоторые другие салаги поспешили перенять эту манеру. Однако увидев, что происходит на корабле, когда на нем и вокруг детонируют сотни тонн взрывчатых веществ, Лоуренс и его товарищи умерили свой гонор. В здании, так в здании. Они прибывают на место несения службы, исполненные боевого духа.

Их новый командир, похоже, огорчен, и подобные чувства испытывает, судя по всему, остальное подразделение. Они ничуть не восхищаются парнями, которые до последнего времени служили на корабле и, более того, были очень близко ко всему, что горело, рвалось и т. п., причем не по чьему-нибудь недосмотру, а потому что злые люди нарочно это устроили. Хуже того, они явно считают, что Лоуренс с товарищами не достойны своих новых хрен знает каких обязанностей.

Мрачно, почти обреченно старший офицер и его подчиненные начинают рассаживать новоприбывших. Письменных столов на всех не хватает, а ведь каждому надо отыскать хотя бы стул за конторкой и крохотным столиком. В ход идет смекалка. Видно, что эти люди делают все от них зависящее в безвыходной ситуации.

Потом говорят о секретности. Очень долго. Музыкантов проверяют на умение правильно выбрасывать мусор. Это длится так долго, без всяких объяснений, что наводит на всякие мысли. Музыканты, сникшие было от холодного приема, обсуждают между собой, в какую операцию их включили.

Наконец однажды утром музыкантов собирают в классной комнате перед чистейшей доской. Лоуренс никогда не видел доску такой чистой. За последние несколько дней он вполне проникся паранойей секретности и понимает: это неспроста. В военное время к стиранию мела нельзя относиться шаляй-валяй.

Они сидят на маленьких стульях с прибитыми столиками — для правшей. Лоуренс кладет блокнот на колени, забинтованную правую руку — на столик и начинает играть «Искусство фуги», гримасничая и даже сопя от боли.

Кто-то дергает его за плечо. Лоуренс вскакивает и видит, что он единственный в комнате сидит: на палубе офицер. Лоуренс вскакивает и видит: офицер (если это офицер) одет не по форме. То есть совсем не по форме. Он в халате и курит трубку. Халат невероятно старый, но не застиранный, как больничный или гостиничный. Его явно не стирали давным-давно, а вот носили — в хвост и в гриву. Локти протерлись, правый рукав серый и лоснится — его много раз возили по листам бумаги, плотно исписанным чертежным карандашом. Махровая ткань как будто в перхоти, но не оттого, что у офицера сыплется с головы: чешуйки слишком крупные, слишком геометрические. Это картонные прямоугольнички и кружочки, выбитые из перфокарт и лент соответственно. Трубка давно погасла, однако офицер (или не офицер) и не думает ее зажигать. Трубка нужна, чтобы кусать; он вгрызается в чубук, словно пехотинец времен Войны Севера и Юга, которому ампутируют ногу.

Другой офицер (он удосужился побриться, принять душ и надеть форму) представляет человека в халате как каперанга Шойна, но Шойн в этом не участвует; он поворачивается к доске, спиной к слушателям. Халат у него на заду протерт до неприличия. Заглядывая в блокнот, он пишет на доске следующие числа:

К тому времени как на доске появляется четвертое или пятое число, волосы у Лоуренса на загривке уже шевелятся. После третьей группы он видит, что ни одно не превышает 26 — число букв в английском алфавите. Сердце у него колотится сильнее, чем когда японские бомбы неслись по параболе к сидящей на грунте «Неваде». Он вытаскивает из кармана карандаш. Бумаги под рукой нет, и он пишет цифры от 1 до 26 на поверхности стола.

К тому времени, как человек в халате дописывает последнюю группу цифр, Уотерхауз уже вовсю считает частоты встречаемости. Человек в халате говорит: «Вам это может показаться бессмысленным набором цифр, но для офицера японских ВМС они выглядели бы совершенно иначе». Потом он нервно смеется, грустно качает головой, решительно выставляет подбородок и выдает череду сильных выражений, ни одно из которых здесь неуместно.

Уотерхауз считает просто, сколько раз каждое число написано на доске. Получается вот что: