Читать книгу "Поколение пустыни. Москва - Вильно - Тель-Авив - Иерусалим - Фрида Каплан"

«Вот мчится тройка удалая», «Стенька Разин», «Волга», «Вниз по матушке, по Волге», «Днепр широкий», арии из «Наталки-Полтавки», Интернационал, Марсельезу, арии и хоровые партии из всех опер и опереток и снова «Припечек», «Элимелех», даже «змирот». Не ленились штудировать и раз, и два песню — в один, два, три голоса, делали спевки и снисходительно посмеивались над теми, у кого не было слуха или голос был недостаточно гибкий для обработки. Никто не обижался, если ему советовали «заткнуться». А под конец говорили: «Талантлив еврейский народ — в один вечер столько хорошей музыки перепортил». Настроение было неизменно веселое и добродушное. Иногда приезжали из столицы поклонники девиц — эти самые поэты и композиторы и писатели, но тогда еще все они были молоды и не достигли вершин своей славы, и их принимали, как и прочих гостей, студентов и гимназистов, просто и радушно. Они декламировали стихи, читали отрывки из рассказов, играли свои произведения на рояли или на скрипке и уезжали — большею частью с разбитыми сердцами или, вернее, — разбив несколько сердец сразу.

Дом был небогатый, но в нем был деревенский уют. Мебель стояла в белых чехлах, и чехлы снимались только в самых торжественных случаях. Трюмо были маленькие и скромные, картины — более еврейские, чем во всех наших городских домах: портрет Моисея, нарисованный мелким шрифтом Пятикнижия (прочесть можно было только через лупу), старинная карта Иерусалима, на которой был и Храм, и дворец Соломона, и проч. Под стеклянными колпачками на столиках стояли восковые цветы и фрукты, стеклянные рыбки, вправленные в какие-то шары молочного цвета; были скворечники, сделанные из сосновых шишек и еловых иголок, и маленькие чучела птичек. Даже неизменные оленьи рога на стенах и какие-то реликвии охоты. Кто охотился в старые времена, мы не знали. В одной из проходных комнат, соединенных лесенками (дом не раз достраивался и перестраивался и расширялся в прежние годы), была домашняя библиотека: один шкаф со «сфорим», еврейскими религиозными книгами, второй шкаф, по которому можно было рассказать историю этого дома. Сама муме Дворча кроме «Цену у-Рену»[74] ничего не читала; ее девицы дочки меняли книги в городской библиотеке или одалживали у студентов-гостей.

А в этом шкафу скопились остатки библиотеки какого-то дядюшки, который был «маскил»[75]: были здесь разрозненные тома еврейских[76] и древнееврейских книг, Смоленскин, Михал Лебенсон, разрозненные журналы — №№ «Гамелиц», «Гашахар», «Восход»[77], также «Нива» с приложением почти всех русских классиков, зеленые книги библиотеки «Знание», Степняк[78], Чернышевский, «Овод» Войнич и «Эмма» Швейцера[79]. Был тут и домашний учебник скорой помощи, поваренная книга Молоховец[80], несколько зачитанных французских романов и даже «сонник», как в романе «Евгений Онегин» Пушкина.

Девятого Ава[81] садились в этой библиотеке на ступеньках, в чулках или в домашних туфлях все, кто постился и придерживался законов, и читали Псалтырь и Эйха (Плач Иеремии), а мы потихоньку опустошали прихожую, потому что обеда в этот день не полагалось. За это потом немало доставалось, если съедали многое из того, что было заготовлено на ужин.

В сад выходили через покосившееся крылечко, шли по единственно сохранившейся дорожке к пруду. В нем когда-то водились форели, а теперь квакали лягушки. Садовник жил в шалаше, рядом валялось порванное одеяло, сшитое из лоскутов, и глиняная кружка для воды. Мы дружили с садовником, и он смотрел сквозь пальцы на то, как мы опустошали сад.

Почти каждый день ходили в местечко за покупками и за почтой. Это было главное развлечение. Сначала шли по полям, через ручеек по камушкам, мимо кладбища, по улице, которая называлась «застенком», и чтобы христианские мальчишки не задирались, мы, девочки, брали с собой нашего большого дворового пса Рыжика. Нашу почту приносили в маленькую лавочку, где мы покупали по записке тети Дворчи все, что она заказывала для хозяйства. Покупали себе «ириски» и, нагруженные мешками и пакетами, читая на ходу свои и чужие открытки, с ириской во рту, возвращались обратно в имение.