Читать книгу "Наша Рыбка - Робин Фокс"

– Стой! – Я схватил ее за локоть. – Нет.

Ты теперь моя собственность. На самом деле я тиран. Может, хоть ты в это поверишь?

– Тебе… тебе совершенно не обязательно делать это… С ним… – жалко промямлил тиран.

Тупая, неубедительная фраза. Но ничего лучше мне в голову не пришло. Как я мог ей все объяснить? Да, ответ верный, взять и объяснить! Но это же я, черт возьми!

– Вы разве не для этого меня позвали? – то ли сказала она очень тихо, то ли просто шумно выдохнула, и мне померещились в этом выдохе слова… Она сняла через голову цепочку с золотой чешуйчатой рыбиной и положила мне в ладонь.

Что? Ясна, что ты такое говоришь! Конечно, не…

Ладно. Конечно, да.

Петя взял ее за руку и увел из ванной, а я повернулся к зеркалу и уставился на свое отражение. Первое время глаза не видели ничего, кроме мутного розово-рыжего пятна, потому что мой взгляд был направлен внутрь меня самого. Что мне делать?

Этот вопрос и сейчас звучит у меня в ушах. Что я должен был сделать? Выходов было много. Один прямо по курсу – железная дверь, ведущая в подъезд. Собрать свои шмотки и выскочить. Оставить их вдвоем… навсегда, пусть делают, что хотят. Поддаться обиде, ревности, которой никогда не испытывал к Воронцову до этого вечера.

Второй вариант. Воронцов – развратный, подлый моральный урод. Пойти и рассказать всю правду Ясне.

Но неужели она сама не догадалась? Зачем же тогда она держала меня за руку в машине? Держала так, как держатся только влюбленные!

В зеркале наконец прояснилось. Мои плечи были покрыты какой-то омерзительной аллергической сыпью, на шее слева виднелось небольшое темнеющее пятно, на груди – розовый отпечаток рыбки. Я все еще держал в руке белую скомканную футболку. Просто Аполлон.

Ладно, больше не буду останавливаться на своих бестолковых душевных терзаниях и расскажу, что было дальше. Я очень быстро принял душ, вытерся и с тяжелым и одновременно нетерпеливым чувством в груди понял по звукам, что мое мазохистское любопытство будет удовлетворено.

Задержавшись на пороге лишь на секунду, я вошел в комнату. Свет был включен, диван разложен, гобеленовая деревня укрыта простыней и подушками. Ясна лежала на спине, раскинув в стороны колени. Воронцов низко склонился над ней, резкий и безжалостный, а она трепыхалась под ним и вскрикивала, как пойманная в силки птичка… Можно было догадаться. Он держал ее руки, она не могла сопротивляться.

Я медленно приблизился, лег на диван рядом с ними, отчужденный и обездвиженный чувством тупой ревности. Во мне бунтовала моя собственническая натура. Ей было больно. Но мне больнее!

Я все еще был взволнован тем, что произошло с нами в ванной. Я вдруг сумел мысленно увидеть, как чудесно Ясна запрокидывает голову, как из-под полуопущенных век туманно смотрит на Воронцова и как снова вздрагивают Петины ресницы. Как она отреагировала, когда увидела его голым? Большой член и нездоровые наклонности. Природа, что ты хотела нам этим сказать? Что, черт возьми, ты хотела выразить Петей Воронцовым?

Интересно, это хоть немного испугало девчонку? Она была для него маленькой. Крошечной. Явно чересчур. Ей не должно было это понравиться.

Чтобы смягчить его грубость, я прильнул к ее груди, стал целовать ее с нежностью, внезапно сменившей во мне все остальные чувства. Не было в ту минуту ничего прекраснее твердых кнопок сосков, которые я чувствовал языком, не был ничего красивее ее розовой выступающей ключицы; ее чуть приоткрытые губы были все того же мучительного цвета, воспаленные и четко очерченные, посередине будто надломанные. С глаз на секунду спала туманность – она взглянула на меня и вдруг вскрикнула сильнее обычного, я успел сжать руками ее тело и почувствовать спазм, прошедший сквозь него сверху вниз. В тот же момент Воронцов издал сдавленный рык и почти что рухнул на нас ничком. Все закончилось. Время остановилось.

Я лежал, не шевелясь, ощущая их тяжелое дыхание. Я ничего не видел, потому что мешали длинные Яснины волосы, разметавшиеся по ее груди. Возле моего подбородка покоилась Петина рука – я чувствовал ее тепло, ее легкое напряжение, постепенно сходящее на нет. Мы все втроем застыли, словно в какой-то немой сцене. Внутри меня было все еще пусто и одновременно очень светло, как если бы сквозь большое комнатное окно вдруг стало пробиваться солнце и заливать светом мои внутренности вместе с мебелью и стенами. Не было уже ни ревности, ни отчуждения; было небольшое смущение, неловкость от сознания совершенного и желание улыбнуться своей немыслимой по моим тогдашним меркам порочности.

Петя пошевелился.

– Эй? – тихо спросил он. – Эй, ты чего?

Он приподнялся на руках и загородил от меня ее лицо. Его голос был слегка испуганным.

– Ясна, ну…

Он встал, отвернулся от нас и стянул презерватив. Я наконец увидел, что по Ясниному лицу катятся слезы. Она беззвучно плакала. Это было очень странно, потому что меня все еще переполнял странный свет, и я не сразу смог понять, что случилось.

Я не успел ничего сделать, даже, кажется, вздохнуть, а Петя уже опять был на кровати: он навис над Ярославной.

– Сейчас, – ровно сказала она и даже улыбнулась, но глаза не открыла. – Это… просто… Сейчас все пройдет…

– Я знаю, тебе было больно. – Его голос при этом не звучал виновато. – Прости.

– Не в этом дело.

Мы с Петей переглянулись.

– Просто это… У меня так… никогда не было… чтобы двое…

– Ну, ладно тебе. Забудь. Все. – Петя обнял ее, она всхлипнула и сильнее зажмурилась, но старалась улыбаться.

– Чтобы два парня… – У нее даже получилось усмехнуться.

Больше она ничего не сказала, но слезы все катились и катились. О, бедная. Прекрасная девочка. Конечно, у тебя так никогда не было. И не должно быть. Потому что в отличие от нас ты нормальна. И слезы твои – нормальны. И ты бы никогда на это не согласилась, если бы не Воронцов, не его ангельская рожа и голубые глаза.

– Я принес твою рыбку, – зачем-то сказал я. – И футболку.

– Мы пойдем в ту комнату спать, – тоже непонятно зачем добавил Петя. – А ты тут оставайся, здесь удобнее и места больше.

Она не ответила ни ему, ни мне, но я понял, что ни в какую другую комнату спать не пойду: не оставлю это единственное чистое и хорошее, что есть сейчас, пусть хоть всю ночь плачет – я научусь успокаивать. Петя тоже негласно решил остаться. Он выключил свет и вернулся к нам.

Мы долго лежали без движения. По потолку и боковой стене ездили желтые квадраты – от света фар поздних машин; их нарастающий, а затем стихающий гул был моей извечной колыбельной, сколько себя помню. А потом под одеялом к моей руке подползла ее ладонь. Наши пальцы сплелись, мне стало хорошо, и я уснул.

Всю ночь сквозь сон я ощущал чужое тепло ее тела, но, проснувшись обнаружил, что она отвернулась от меня, отпустила мою руку и спит нос к носу с Воронцовым. Спросонья это стало мне неприятно, я встал, умылся и долго стоял на кухне возле окна и разглядывал морозные рисунки на стекле. Мне было ужасно холодно, босые ноги прямо леденели. Я в одиночестве выпил сладкого чая и вернулся в комнату, где они продолжали спать в своем теплом гнезде из одеял. От Пети меня воротило. Зато у Ясны было чистое розовое лицо, наивное, мягкое, и я понял, что колкости ему придавали ее глаза. Сейчас они были закрыты, и оттого она сама казалась маленькой и беззащитной. Это заставило меня снова лечь к ним и потянуть ее к себе. Она без сопротивления поддалась и положила голову мне на плечо.