Читать книгу "Керенский - Владимир Федюк"

Пока же патриотические настроения переливались через край. Два дня спустя в столице было разгромлено германское посольство. Очевидец вспоминал: «Громадное здание посольства было освещено только внизу. Там бегали какие-то люди и выбрасывали в окна различные предметы. Скоро появился свет на втором этаже, затем и выше. Бегающие фигуры появились на всех этажах. Особенно суетилась какая-то барышня в шляпке. Кипы бумаг полетели из окон верхнего этажа и как снег посыпались листами на толпу. Летели столы, стулья, комоды, кресла… все с грохотом падало на тротуары и разбивалось вдребезги. Публика улюлюкала и кричала „ура“. А на крыше здания какая-то группа, стуча и звеня молотками, старалась разбить две колоссальные конные статуи».[80]

Полиция пыталась успокоить толпу, но никто ее не слушал. Наконец была вызвана пожарная машина. Струи воды из брандспойта заставили собравшихся у здания людей разойтись. Наиболее горячие головы звали идти громить австрийское посольство, но вызванные казачьи разъезды не допустили этого.

26 июля состоялась однодневная чрезвычайная сессия Государственной думы. После речей председателя Совета министров И. Л. Горемыкина и министра иностранных дел С. Д. Сазонова по очереди выступили представители всех парламентских фракций. Лейтмотив был один и тот же — политические партии и национальные объединения заявляли о своей готовности отложить все споры и объединиться перед натиском врага. От имени фракции трудовиков выступал Керенский. В ту пору он был одержим идеей объединения всех социалистических партий на платформе защиты страны. В этом же духе была выдержана и его речь: «Мы верим, что страдания на полях сражений укрепят братство русского народа и приведут к общей цели — освобождению страны от чудовищных оков… Крестьяне, рабочие и все, кто желает счастья и процветания родине, будьте готовы к тяжким испытаниям, которые нас ожидают впереди, соберитесь с силами, ибо, защитив свою страну, вы освободите ее».[81]

На этом фоне диссонансом прозвучали декларации двух социал-демократических фракций. От имени большевиков выступил Г. И. Петровский, от меньшевиков — Н. С. Чхеидзе. К этому времени расхождения между большевиками и меньшевиками зашли очень далеко, но в отношении к войне они были почти единодушны. Социал-демократы осудили войну и заявили, что она ведется только в интересах буржуазией правительств воюющих стран. Выступления эти настолько расходились с духом момента, что, вопреки правилу не подвергать цензуре издание думских материалов, в стенограмме речей Петровского и Чхеидзе были сделаны серьезные купюры.

Большевистская фракция в Думе была невелика — к этому времени в ней насчитывалось всего пять человек. Шестой — Роман Малиновский, как выяснилось позже, был агентом полиции и по требованию своего начальства накануне войны сложил полномочия. Но оставшиеся пятеро депутатов проявили невиданную активность. С их помощью в Петрограде (так с августа 1914 года на русский манер был переименован Петербург) была создана подпольная типография, где печатались антивоенные воззвания. Однако главный центр большевизма в это время находился за границей, в нейтральной Швейцарии, куда с началом войны перебрался Ленин.

Осенью 1914 года выходившая в Женеве газета «Социал-демократ» напечатала написанный Лениным манифест «Война и российская социал-демократия». В нем были сформулированы три главных тактических лозунга: поражение своего правительства в войне; превращение войны империалистической в войну гражданскую; создание нового Интернационала. В условиях общего подъема патриотических настроений «пораженчество» Ленина грозило оттолкнуть от большевиков даже те слои, которые их традиционно поддерживали. Для того чтобы разъяснить новые лозунги, большевистское руководство приняло решение провести нелегальную партийную конференцию.

Местом ее проведения, несмотря на риск, был избран Петроград, а точнее, ближайший дачный пригород — Озерки, куда можно было добраться на городском трамвае. Делегатов ожидалось немного, и потому для собрания был выбран небольшой дом конторщика Гаврилова, человека далекого от всякой политики, а значит, не известного жандармам. Однако, несмотря на все предосторожности, вечером 4 ноября 1914 года в дом Гаврилова нагрянула полиция.[82] Все, находившиеся там, были арестованы. Депутаты заявили протест, апеллируя к своей парламентской неприкосновенности. В конце концов, уже утром 5 ноября, их отпустили, но к вечеру того же дня снова арестовали.

В феврале 1915 года в Особом присутствии Петроградской судебной палаты состоялось слушание по делу депутатов-большевиков. Защитниками на суде были Керенский, Н. Д. Соколов и московский адвокат Н. К. Муравьев. Они сделали все, что могли, но, несмотря на это, обвиняемые были приговорены к бессрочной ссылке с последующим поражением в правах.

Приговор был вынесен с нарушением закона, так как большевики-депутаты продолжали пользоваться парламентской неприкосновенностью. Представление министра юстиции о их исключении из числа членов Думы думская комиссия по личному составу оставила без ответа. Когда Дума была созвана на очередную сессию, часть правых депутатов вернулась к вопросу о судьбе большевистской фракции и потребовала поставить вопрос о ее исключении на общее голосование. И снова в защиту арестованных большевиков выступил Керенский.

«Господа члены Государственной думы! — обратился он к залу. — У меня величайшая просьба: сейчас, когда все острее и острее положение в стране, когда терпение масс истощается… забудьте наши несогласия, забудьте ваши классовые позиции и вспомните о стране. Вспомните о Родине, скажите им — руки прочь, вы — пораженцы, предатели и продажные люди!» Надо сказать, что это была не самая удачная речь Керенского. В итоге так и осталось неясным, каких «пораженцев» он столь страстно клеймил — «темные силы», скрывающиеся в царском окружении, или тех же большевиков, осужденных за пораженческую агитацию. Но, так или иначе, Дума отказалась исключать большевистскую фракцию и во всех официальных списках ссыльные депутаты продолжали числиться и далее.

Позже, в первые дни революции, Керенский — к тому времени уже министр юстиции — распорядится немедленно освободить депутатов-большевиков. Потом ему это часто вспоминали недоброжелатели, упрекавшие его в попустительстве большевизму. Но по-иному он просто не мог. Керенского и большевиков разделяло многое, но при всех расхождениях они еще очень долго оставались для него такими же борцами за свободу, как и представители других революционных партий. В этом в значительной мере кроется ответ на вопрос о причинах непоследовательного поведения Керенского в 1917 году.

НАКАНУНЕ

Возбужденного настроения первых недель войны хватило ненадолго. Неудачное вторжение в Восточную Пруссию в августе 1914 года еще могло быть списано на случайность, тем более что за этим последовали победы в австрийской Галиции. Но развал экономики, быстро прогрессирующая инфляция охладили патриотизм обывателя. С фронта потянулись эшелоны с ранеными, и конца всему этому не предвиделось.