Читать книгу "Молотов. Тень вождя - Борис Соколов"

«Дорогой Вячеслав Михайлович.

После нашего фильма “Мы из Кронштадта ” мы приступили к работе над новым фильмом “Мы, русский народ ”.

По нашему замыслу, эта вещь (на материале войны с Германией 1916—18 гг.) должна стать острополитическим произведением, направленным с точки зрения сегодняшнего дня против империалистической фашистской Германии, и показать готовность советского народа к борьбе за свою землю, свою рабоче-крестьянскую власть, за права трудового народа, за его свободную счастливую жизнь.

По сравнению напечатанным литературным вариантом постановочный сценарий еще больше заостряется нами по линии антифашистской, антигерманской темы, по линии мобилизационной.

Однако Нго апреля с. г., в самый разгар работы, Председатель Комитета по делам Кино тов. С. Дукельский известил нас, что эта постановка прекращается, по причине ее тематической неактуальности.

Мы глубочайше уверены, что так же, как и в “Мы из Кронштадта ”, мы сумеем на материале прошлой борьбы с немцами создать живое, красочное, широкое народное произведение,

полное юмора и драматизма. Это произведение именно в плане задач сегодняшнего дня и общего международного политического положения. Оно прозвучит особенно остро, особенно злободневно.

В этой уверенности нас укрепляет прежний опыт нашей работы, весь наш предыдущий творческий путь и ясное представление о том, какой получится фильм.

Обращаясь за помощью к Вам и к Иосифу Виссарионовичу (очевидно, такое же письмо одновременно было направлено Вишневским и Дзиганом Сталину. — Б. С.), мы просим разрешить нам сделать эту вещь, которой мы отдали уже 2 года (слова «мы отдали уже два года» авторы письма подчеркнули фиолетовыми чернилами. — Б. С.), которой так горим и в которую глубоко верим, как в нужную и полезную для нашей родины работу».

Письмо осталось без ответа, поскольку перемена внешнеполитического курса была уже предрешена. Фильм «Мы, русский народ» был поставлен только в 1958 году, уже после смерти Вишневского. Показательно, что вместо «Русского народа» Дзиган снял фильм «Если завтра война», в марте 1941 года удостоенный Сталинской премии, а после 22 июня стыдливо убранный из публиковавшихся списков лауреатов, поскольку настоящая война оказалась совсем не такой, какой виделась в кино.

Но главное в этом письме — дата, когда был закрыт фильм «Мы, русский народ», имевший ярко выраженную антигерманскую направленность. Только что, в марте 1938 года, Гитлер осуществил аншлюс Австрии, что еще раз подтвердило агрессивность германской политики. Однако Сталин (вопрос с «Русским народом», конечно, решал он, а не Дукельский) уже тогда, задолго до Мюнхенского соглашения и краха англо-французской политики «умиротворения», считал антигерманскую тему «неактуальной». Вероятно, захват Австрии убедил его в том, что Гитлер неуклонно движется к новой мировой войне. Иосиф Виссарионович уже начал готовиться к тому договору, который Молотов и Риббентроп подписали 23 августа 1939 года и который гарантировал столкновение Германии с Англией и Францией. Перед этим Литвинов должен был быть заменен Молотовым на посту главы внешнеполитического ведомства.

В дипломатическом плане поворот в советской внешней политике Сталин стал готовить загодя. 10 марта 1939 года, выступая с отчетным докладом на XVIII съезде партии, он, в частности, заявил:

«Первая мировая война дала победу революции в одной из самых больших стран мира. Они (империалисты. — Б. С.) боятся, что вторая мировая война может также повести к победе революции в одной или нескольких странах... Политика невмешательства означает попустительство агрессии, развязывание войны — следовательно, превращение ее в мировую войну. В политике невмешательства сквозит стремление, желание — не мешать агрессорам творить свое черное дело, не мешать, скажем, Японии впутываться в войну с Китаем, а еще лучше с Советским Союзом, дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны, поощрять их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга, а потом, когда они достаточно ослабнут, — выступить на сцену со свежими силами, выступить, конечно, “в интересах мира”, и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия. И дешево, и мило».

А вскоре, в конце апреля 1939 года, Литвинова вызвали к Сталину. Колоритную зарисовку этой беседы оставил советский посол в Англии Иван Михайлович Майский:

«Впервые я увидел, как сложились отношения между Литвиновым, Сталиным и Молотовым. Обстановка на заседании была накалена до предела. Хотя Сталин выглядел внешне спокойным, попыхивал трубкой, чувствовалось, что он настроен к Литвинову чрезвычайно недружелюбно. А Молотов буйствовал, непрерывно наскакивал на Литвинова, обвиняя его во всех смертных грехах».

Молотов толком не знал ни одного иностранного языка, потому что, в отличие от многих других старых большевиков, никогда не был в эмиграции. Но это обстоятельство нисколько не помешало его назначению в НКИД. Своему старому другу, писателю Сергею Малашкину (они дружили с 1919 года), Молотов признавался, уже будучи в отставке:

— Какой я дипломат? Я не владею ни одним языком иностранным.

— Но ты же языки знаешь, по-французски свободно читаешь, я видел, да и по-английски, по-немецки.

— Немного я могу на основных языках, — согласился Молотов, — но не по-настоящему. В ООН всегда с переводчиком. Ни один язык я не довел до конца. Поэтому и дипломат я не настоящий... Я вот был министром — ведь не владел иностранными языками. Прочитать по-немецки, по-французски и кое-что понять в разговоре я мог, но самому отвечать уже трудно. А английский только в последние десятилетия стали пускать в ход. Это был мой главный недостаток для дипломатии... Я считаю себя политиком, а не дипломатом, прежде всего.

В другой раз Молотов рассказывал Чуеву, что не понимал Риббентропа, когда тот говорил по-немецки. И признавался: «Подходят ко мне и говорят: “На скольких языках вы говорите?” Я всем отвечаю: “На русском”. Немного знаю французский, еще меньше — немецкий и совсем плохо — английский».

Но в сталинском Политбюро никто, включая самого Иосифа Виссарионовича, вообще не владел иностранными языками. Так что выбирать не приходилось...

Уинстон Черчилль так охарактеризовал назначение Молотова в своих мемуарах:

«3 мая в официальном коммюнике из Москвы сообщалось, что “Литвинов освобожден от обязанностей народного комиссара по иностранным делам по его собственной просьбе и что его обязанности будет выполнять премьер Молотов”. Германский поверенный в делах в Москве сообщил 4 мая следующее: “Поскольку Литвинов еще 2 мая принял английского посла и поскольку его фамилия была упомянута вчера в печати в числе почетных гостей на параде, его смещение, по-видимому, результат непосредственного решения Сталина... На последнем съезде партии Сталин призывал проявлять осторожность, чтобы не допустить вовлечения Советского Союза в конфликт. Считают, что Молотов (не еврей) “самый близкий друг и соратник Сталина”. Его назначение, видимо, гарантирует, что внешняя политика будет дальше проводиться в строгом соответствии с идеями Сталина”. Советские дипломатические представители за границей получили указания уведомить правительства, при которых они были аккредитованы, что эта перемена не означает