Читать книгу "Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли - Владимир Мелентьев"

На вопрос Наполеона: «Сможете вы передать письмо императору?» Тучков ответил — нет.

«Но можете же вы написать брату?» — «Могу, государь».

В письме брату Тучков сообщил о своем пленении, о встрече его с Наполеоном и о предложении Наполеона заключить мир. Письмо Тучкова было переслано Барклаю, а тем — Александру I. Ответа не последовало.

Наполеон к тому времени почувствовал разницу между Россией и западными странами. В дополнение к солдатскому штыку русские вилы и крестьянский топор изрядно прошлись по рядам его воинства. Талейран был прав, уверяя: «Штыки, государь, годятся для всего, но вот сидеть на них неудобно».

И все же, несмотря на уговоры Бертье, Коленкура, Дарю и других[45] — не идти далее Смоленска, Наполеон в гневе воскликнул: «Я сам не раз говорил, что война с Испанией и Россией, как две язвы, точит Францию. Я сам желаю мира. Но чтобы подписать мир, надобно быть двум, а я один!» Это уже был крик отчаяния.

Выехав 25 августа из Смоленска на Дорогобуж, Наполеон обогнал свою армию, двигавшуюся (во избежание потерь от налетов партизан) одной колонной. Взору его предстали неимоверно усталые, изнуренные, исхудавшие солдаты, лица которых были отмечены печатью уныния.

Под стать солдатским лицам было настроение и самого императора. Становилось все более очевидным, что побеждает он не русскую армию, а пространство. «С ужасом и изумлением смотрел он на безбрежные просторы России, засасывавшие французское воинство в свою бездонную пучину».

Словом, стратегические замыслы Наполеона оказались построенными на песке. Ни разгрома русских войск в приграничных сражениях,[46] ни разделения их сил, ни генерального сражения осуществить не удалось. Потеря же большого сражения (по словам Сегюра) была для него все равно что нож в сердце.

К сожалению, многие этого ножа, приставленного к горлу Наполеона Барклаем де Толли, не замечали. Особенно острой критике была подвергнута «смоленская эпопея». Утверждали, что, сдав бесславно Смоленск, Барклай открыл ворота на Москву.

Справедливости ради надо сказать, что упреки эти носили скорее эмоциональный характер. Конечно, русские войска даже при той неблагоприятной для них обстановке могли некоторое время удерживать город. Однако это мало бы изменило ход войны к лучшему. Имея превосходство в силах, Наполеон мог оставить часть их для блокирования Смоленска, а остальные же отправить или на Москву, или на Петербург.

Впрочем, единой оценки действий Барклая под Смоленском до сих пор нет. Конечно, действия Барклая были небезупречны. Однако история войн не знает такого противостояния, в котором та или иная сторона не допускала бы ошибок. Были они и в действиях Наполеона. Но кто, как не он, утверждал: «Если бы военное искусство состояло в том, чтобы всегда принимать безопасное положение, то слава сделалась бы достоянием посредственных людей».

Можно лишь с уверенностью сказать, что популярности Барклаю Смоленск не добавил, скорее наоборот. В такой архисложной обстановке Михаилу Богдановичу приходилось осуществлять дальнейший отвод войск. При этом, мысля стратегически, по-прежнему главной задачей своей он считал сохранение армии, все еще не готовой к генеральному сражению.

Однако все более очевидным становилось и другое. Отступление должно было закончиться! Действительно, овладев Смоленском противник вышел прямо на Москву!

Но только ли это?

Армия, отступая, оставила Виленскую, Гродненскую, Витебскую, Могилевскую и часть Смоленской губерний! О столь глубоком отходе «во внутренность империи» не было и помышления! Оно совсем не входило в соображения при начале войны. Все это вызывало чувства горечи, обиды за отечество, негодование на армию и на того, кто руководит ею.

Причиной неудач многие считали неумелое руководство войсками Барклая де Толли. Между тем все тот же классик марксизма писал: «Ни один из крикунов не подозревал, что отступление было на самом деле спасением для России». И далее: «Это было делом не свободного выбора, а суровой необходимостью».

Хотя донесения из действующей армии поступали к царю регулярно, публикации же о неудачах ее появлялись в печати нечасто. Более говорилось об успехах, хотя и были они скромны.

В газетах в те дни восторженно писалось об успешном бое у Вилькомира, где арьергард генерала Якова Петровича Кульнева выдержал десятичасовой бой с корпусом Удино. А несколько раньше тот же Кульнев наказал французов за беспечность, разгромив два кавалерийских полка. В арьергардных боях воины Кульнева взяли в плен более тысячи человек, в числе которых оказался и генерал де Сен-Жене.

Командиру корпуса генералу Витгенштейну за действия Кульнева краснеть не приходилось. Любопытно, что, подражая Суворову, Кульнев ходил в простой солдатской шинели и питался вместе со всеми из солдатского котла. Солдаты говорили о нем: «Наш генерал Кульнев всегда первый в наступлении, а отступает последним». Мужество и благородство Кульнева вызывали восторг и восхищение у неприятеля. Еще в бытность войны со Швецией из Стокгольма последовал совершенно необычный приказ: «В Кульнева не стрелять».

В августе 1812 года любимец Суворова нанес чувствительный удар по врагу у Клястниц. К сожалению, в этом бою Кульнев открыл счет погибшим генералам русской армии. «Оттоман, галл, германец и швед зрили его мужество» — это слова из эпитафии, начертанные на камне, установленном на месте гибели Кульнева.

Публикации подобного характера и церковные богослужения были обычны для тех времен.

Между тем русский народ вполне осознавал нависшую над страной угрозу. «На улицах, во всех обществах, в кругу семейном не было других разговоров, кроме народной войны. Умолкли городские сплетни, ссоры, взаимная ненависть. Любовь к отечеству примирила всех. По целым дням стоял народ на улицах, площадях, с жадностью ожидая курьеров из армии. Всякая реляция была пожираема, тысячу раз перечитана, затвержена — имена героев оглашались тысячью голосами».

Словом, ситуация в стране и армии радикально изменилась. Наступал перелом в вооруженной борьбе. Вот почему Барклай, ранее избегавший генерального сражения, теперь все более склонялся к нему.

С этой целью он предпринимает действия к общей координации усилий (во многом беря на себя полномочия монарха).

Так, 3-й Западной армии Тормасова предписывает «подаваться на сколько можно вперед», подчиняет ему Мозырский корпус, ставит задачу на прикрытие Бобруйска и «на действия по правому флангу противника». От Дунайской армии Чичагова требует обеспечить безопасность Волыни. Учитывая недостаточную обеспеченность левого фланга неприятеля, предполагает проведение в Прибалтике «диверсии» — с высадкой десантов.