Читать книгу "Командарм - Олег Кожевников"

Под влиянием таких мыслей я весьма благосклонно поприветствовал трёх командиров, обсуждающих какую-то проблему возле большой карты, висящей на том месте, где у обычного вагона расположены окна. А это был не обычный пассажирский вагон, а скорее всего, бывший почтовый. Для размещения штаба лучше и не придумаешь – одно большое длинное помещение, где на боковые металлические стенки, обитые досками, удобно вешать карты. А письменные столы, стоящие по центру этого штабного рая, совершенно не мешали работать с картами. В этом вагоне было всего одно купе, наверное, для экспедиторов, сопровождавших почтовые отправления. Ну, естественно, и санузел имелся, и печка, так что чаи можно было гонять, не отрываясь от карт. Пителин по рации сказал мне только номер вагона, где размещается оперативный отдел и его кабинет, но кроме купе, других отдельных помещений тут не наблюдалось, и я, даже не спросив у стоявших командиров, где располагается кабинет их начальника, направился в единственное жилое помещение этого вагона.

Глава 7

Пителин в своём кабинете был не один. И не занимался как обычно с бумагами, а как нормальный человек (конечно, если не учитывать, что было 4-05) за рюмочкой вёл беседу, по-видимому, со своим товарищем. Всё было как-то странно и непривычно, что я после рукопожатий и знакомства с полковником, сидящим в кабинете моего начальника штаба, безропотно взял рюмку с уже налитой туда водкой и, ничего не сказав, опрокинул её в себя. На закуску, которой являлась открытая банка тушёнки, я даже не взглянул. Потом у меня возникло ощущение, что всё это уже было – наверное, антураж купе этому способствовал. Ведь это помещение очень напоминало размером и обстановкой передвижную на санном ходу батальонную теплушку, заменяющую нам в Финскую войну штаб. Да так, что я инстинктивно глянул в правый угол, где за тулупом начальника штаба обычно стояли лыжи. Да и почувствовал въевшееся тогда, казалось бы, во все части тела ощущение, что они ужасно замёрзли, и это в июне, когда на улице, даже ранним утром была не ниже 25 градусов. Вот как та война запомнилась, что даже сейчас накатывало ощущение дежавю.

Незнакомого полковника звали Сергей Иванович Леонов, и он был старым знакомым Пителина. Да не просто старым, а можно сказать древним. Они были однополчанами и не когда-нибудь, а в Первую мировую войну. Но даже не это было поразительно, а то, что Леонов служил в Москве в Генеральном штабе, а встретился со своим старинным товарищем в Белостоке, окружённом немецкими полчищами. Прибыл в 10-ю армию в командировку, для передачи опыта штабным работникам, а тут вторжение немцев. В момент нападения фашистов полковник был в Червоном бору на полигоне. Пока добрался до Белостока, штаб 10-й армии уже был далеко, и никто не знал, в каком месте он сейчас дислоцирован. Да и вообще в городе был полный бардак и безвластие. Только на станции несколько десятков бойцов 58-го железнодорожного полка НКВД поддерживали хоть какой-то порядок. Но поезда уже не ходили, автотранспорта, эвакуирующего людей на восток, не было. Полковник уже договорился с двумя спасающимися на вокзале от разгула националистов молодыми мужчинами о эвакуации из города пешим порядком. А тут старший сержант, командовавший бойцами железнодорожной дивизии, предупредил Леонова, что ночью на станцию прибудет бронепоезд. Естественно, Леонов остался его ждать, ведь он знал о наличии на 58-м бронепоезде мощной радиостанции и надеялся по ней связаться со своим руководством, чтобы получить указания, что дальше делать. Бронепоезд он дождался, но на требование к бойцу, входящему в экипаж бронепоезда, вызвать командира, его почему-то отконвоировали в следующий за бронепоездом эшелон и привели к старинному другу – Борису Михайловичу. Неожиданно московский полковник, наверное, на правах старого друга, бесцеремонно взял со стола бутылку и разлил водку во все три рюмки. После этого, подняв свою, бросил:

– Будем!

И опрокинул содержимое рюмки себе в рот, как кочегар бросает уголь в топку паровоза. Даже не посмотрев, как мы отреагировали на его короткий тост, зачерпнул ложкой порцию тушёнки и опять, как заправской кочегар, забросил её содержимое в топку своего организма. После этого, удовлетворённо выдохнув, произнёс:

– Хорошо пошла!

А затем, по традиции русского интеллигента, которую невозможно вытравить даже военной службой, принялся разглагольствовать:

– Я был поражён, когда меня привели, можно сказать, под конвоем к Борису. И было от чего: во-первых, полковник, а два года назад, когда я его видел в последний раз, он был всего лишь капитаном, а я и тогда был полковником; во-вторых, что он стал начальником штаба мехкорпуса и далеко не рядового, а пожалуй, самого мощного в РККА, а для бывшего офицера царской армии это очень большой карьерный рост, тем более что два года назад Борис был всего лишь начальником штаба обычного стрелкового батальона; ну а в-третьих, что меня потрясло больше всего, это дисциплина и целеустремлённость людей, которые беспрекословно подчинялись Борису Михайловичу, и это при том бардаке, который я видел в Белостокском выступе, да и на Финской войне тоже. Респект вам, товарищ генерал, от старого вояки, ведь это вы командир 6-го мехкорпуса.

Выдав порцию комплиментов, Леонов, наверное, посчитал, что долг вежливости исполнил, и опять его рука стремительно метнулась к бутылке, и он наполнил из неё единственную пустую рюмку, наши с Пителиным так и стояли полные. А затем повторились манипуляции гастрономического кочегара, с тем же тостом. Единственная разница была в том, что в этот раз Пителин тоже поднял рюмку, ну и я, глядя на него, опустошил свою, доверяя интуиции начальника штаба. Не будет он потреблять горячительное в такой напряжённой ситуации даже со старым другом. Значит, хочет создать непринуждённую обстановку и получить какую-то информацию от этого генштабиста. Наверное, он знал, что алкоголь развязывает язык Леонову.

И верно, как только мы закусили, опустошив банку тушёнки, московский полковник начал вещать:

– Всё ещё не могу поверить, что немцы решились на нас напасть. Вроде бы всё мы делали грамотно, а оно вон как вышло.

Я не выдержал и довольно зло спросил:

– Что грамотно – то, что у подразделений была такая низкая боеготовность, или то, что был приказ не поддаваться на провокации и не открывать огонь по немецким самолётам, уже заходящим на бомбёжку, а может быть, то, что многие командиры 22 июня были в отпусках? Или может быть, правильно в самый канун войны оголить зенитную оборону, устроив под Минском соревнования зенитчиков?

– Правильные вопросы задаёшь, генерал! В Генштабе многие задавали себе подобные вопросы. А ответы каждый себе давал сам. Большинство, конечно, уповало на мудрость вождя и что ему известно то, что больше никому не ведомо. И вообще мы солдаты, и наше дело выполнять приказы. Некоторые предполагали, что РККА само готовится ударить по гитлеровской Германии. И даже ходил слух, что начало операции запланировано на 15 августа. И подтверждение этого слуха грамотные в военном отношении люди находили в расположении войск. Любой военный скажет, что оно явно не оборонительное. И как аргумент ссылались на дислокацию танковых подразделений. Имея в виду, что если танки выдвинуты непосредственно к линии боевого соприкосновения (границе в нашем случае), а некоторые вообще на границе (22-я танковая дивизия в Бресте), то это не для обороны. Например, один из начальников штаба армии, дислоцированной вблизи западной границы, лично мне говорил: «Все учения по своим замыслам и выполнению ориентировали войска главным образом на осуществление прорыва укреплённых позиций. Манёвренные наступательные действия, встречные бои, организация и ведение обороны в сложных условиях обстановки почти не отрабатывались. Также проведённые в январе 41-го оперативные игры предусматривали лишь наступление восточных, тогда как предшествовавшие оборонительные действия по отражению агрессии западных оставались за пределами обеих игр».