Читать книгу "Желтая маска - Уилки Коллинз"

Пока она обдумывала эту последнюю мысль, которая, видимо, устраняла еще оставшиеся у нее сомнения и опасения, ее вспугнул внезапный стук у входной двери. Выглянув тотчас в окно, она увидела слугу в ливрее; он стоял на улице и напряженно всматривался в окна, не зная, поднял ли кого-нибудь на ноги его стук.

— Здесь живет сиделка Марта Ангризани? — спросил посланец, как только Нанина показалась в окне.

— Да, — ответила она. — Позвать ее? Кто-нибудь захворал?

— Сейчас же позовите ее, — сказал слуга. — Ее требуют во дворец Асколи. Мой господин, граф Фабио…

Нанина не стала больше ждать. Она помчалась в комнату, где спала сиделка, и в минуту, почти грубо, разбудила ее.

— Он болен! — задыхаясь, кричала она. — О, поторопитесь, поторопитесь! Он болен и прислал за вами!

Марта осведомилась, кто посылал за ней, и, получив ответ, обещала не терять времени. Нанина сбежала по лестнице сказать слуге, что сиделка одевается. Нахмуренное лицо этого человека, когда она подошла к нему близко, наполнило ее трепетом. Вся ее обычная нерешительность исчезла. Не пытаясь скрыть свою тревогу, она умоляла его сказать ей, какой недуг постиг его хозяина, и как это могло случиться так внезапно после бала.

— Я ничего не знаю, — ответил слуга, не без удивления заметив волнение расспрашивавшей его Нанины, — кроме того, что моего господина не так давно доставили домой в очень печальном состоянии двое синьоров, его друзья; мне показалось, что он не совсем в своем уме. Из их разговора я понял, что его страшно потрясло, когда какая-то женщина на балу сняла маску и показала ему свое лицо. Как это могло быть, мне никак не понять; знаю только, что, когда вызвали доктора, у него было очень серьезное лицо и он толковал, что опасается воспаления мозга.

Тут слуга остановился, ибо, к его изумлению, Нанина вдруг отвернулась от него и, горько плача, ушла внутрь дома.

Марта Ангризани кое-как набросила на себя платье и проверяла в зеркале, достаточно ли приличный у нее вид, чтобы появиться во дворце, как вдруг две руки обвили ее шею, и, прежде чем она успела промолвить хоть слово, Нанина уже всхлипывала у нее на груди.

— Он болен, он в опасности! — плакала девушка. — Я должна пойти с вами и помочь ему. Вы всегда были добры ко мне, Марта, будьте же теперь особенно добры! Возьмите меня с собой! Возьмите меня с собой во дворец!

— Ах ты, ребенок! — воскликнула сиделка, мягко высвобождаясь из ее рук.

— Да, да! Хоть на один час! — молила Нанина. — Хоть на один часок каждый день! Вам надо только сказать, что я ваша помощница, и меня впустят. Марта, у меня сердце разобьется, если я не увижу его и не помогу ему поправиться!

Сиделка все еще колебалась. Нанина снова обняла ее за шею и прильнула щекой, — которая теперь горела, несмотря на то, что минуту назад по ней текли слезы, — к лицу доброй женщины.

— Я люблю его, Марта, хотя он такой большой человек, люблю его всеми силами сердца и души, — быстрым и страстным шепотом продолжала девушка. — И он меня любит. Он женился бы на мне, если бы я не ушла, чтобы спасти его от этого. Я могла держать свою любовь в тайне от него, пока он был здоров. Я могла задушить, сокрушить ее, высушить разлукой. Но теперь, когда он болен, она сильнее меня и мне с ней не совладать. Ах, Марта, не разбивайте моего сердца отказом! Я столько страдала ради него, что заслужила право ходить за ним!

Против этой последней мольбы Марта не устояла. У нее было одно большое и редкое для пожилой женщины достоинство: она не забыла, как сама была молода.

— Довольно, детка, — успокоительно произнесла она, — я не могу отказать тебе! Утри глаза, накинь свою мантилью, а когда мы очутимся лицом к лицу с доктором, старайся показаться ему старой и безобразной, если хочешь, чтобы тебя пропустили со мной в комнату больного.

Медицинский допрос прошел легче, чем ожидала Марта Ангризани. Доктор считал чрезвычайно важным, чтобы пациент видел у своей постели знакомые лица. Нанине поэтому довольно было указать, что он хорошо знает ее и что она была его натурщицей в те дни, когда он изучал искусство скульптуры, чтобы немедленно быть признанной в качестве особой помощницы Марты при больном.

Наихудшие опасения врача в отношении пациента вскоре оправдались. Лихорадка охватила его мозг. Без малого шесть недель томился он в жару, на волосок от смерти: то метался с дикой силой горячечных больных, то погружался в безмолвное, недвижное, бессонное изнеможение, бывшее его единственным отдыхом. Наконец, настал блаженный день, когда он впервые насладился сном и когда доктор в первый раз заговорил о будущем с надеждой. Но и теперь целебные сны Фабио были отмечены той же ужасной особенностью, которая и раньше сказывалась в разгар его болезни. Из слабо произносимых, отрывистых фраз, роняемых им, когда он спал, равно как из буйного бреда тех дней, когда его чувства были помрачены, с неизбежностью вытекало одно печальное открытие: его воображение все еще преследовала днем и ночью и час за часом фигура в желтой маске.

По мере того как телесное здоровье графа улучшалось, пользовавшего врача все больше и больше беспокоило состояние его рассудка. Не было никаких признаков настоящего умственного расстройства, но была угнетенность мысли, неизменное, непреодолимое безучастие, питаемое полнейшей верой в реальность видения, которое явилось ему на костюмированном балу, и это внушало доктору глубокие сомнения в успехе его стараний. Он с горестью отмечал, что пациент, хотя и окреп немного, не проявлял никаких желаний, кроме одного. Он настойчиво хотел каждый день видеть Нанину возле своей постели; но как только его заверяли, что требование его непременно будет выполнено, ничто другое уже не заботило его. Даже когда ему предложили, в надежде пробудить в нем хоть что-нибудь похожее на удовольствие, чтобы девушка ежедневно по часу читала ему из его любимых книг, он проявил лишь вялое одобрение. Проходили недели, и сколько с ним ни бились, его нельзя было заставить хотя бы улыбнуться.

Однажды Нанина, по обыкновению, начала читать ему, но очень скоро Марта Ангризани обратила ее внимание на то, что больной впал в дремоту. Она перестала и, вздохнув, грустно глядела на Фабио, который лежал перед нею, изнуренный и бледный, горестный даже во сне, — так печально изменившийся по сравнению с тем, каким он был при их первом знакомстве. Тяжким испытанием было проводить часы у его постели в ужасное время его горячки; но еще более тяжко было глядеть на него теперь и с каждым днем питать все меньшую и меньшую надежду.

В то время как ее взоры и мысли все еще были с состраданием обращены к Фабио, дверь спальни отворилась и вошел доктор, сопровождаемый Андреа д'Арбино, который, будучи участником странного приключения с Желтой маской, особенно интересовался тем, как подвигается выздоровление Фабио.

— Спит, я вижу, и вздыхает во сне, — сказал доктор, подходя к постели. — Главное затруднение с ним, — продолжал он, обращаясь к д'Арбино, — остается все то же. Я испробовал все существующие средства, чтобы вывести его из этого злосчастного уныния; однако за последние две недели он не продвинулся ни на шаг. Нет возможности поколебать его убеждение в реальности того лица, которое он увидел (вернее — считает, что увидел), когда была снята желтая маска. И пока он будет таким недопустимым образом смотреть на это дело, он и останется лежать так, поправляясь, несомненно, телом, но еще хуже помрачаясь умом.