Читать книгу "Троцкий и заговор в Красной Ставке - Сергей Войтиков"

В конце лета — начале осени 1918 г. из центрального военного аппарата офицеров и военных чиновников в больших количествах отправляли на фронт. Казалось бы, чаша должна была не миновать и Красную Ставку. Но бюрократическая логика оказалась сильнее распоряжений военно-политического руководства. 30 сентября приказом по Штабу Реввоенсовета Республики — одному из двух составляющих будущего Полевого штаба — на фронт отправили по 9 кадровых (в чинах от прапорщика до капитана, в т. ч. племянника Управляющего делами Совнаркома Владимира Бонч-Бруевича подпоручика Константина Михайловича Бонч-Бруевича) и «военного времени» офицеров, 12 писарей, 2 унтер-офицеров и 1 «совершенно не служившего» (всего 33 человека)[209]. Но при этом оговорили, что по штату полагается иметь в штабе 211 человек и потому можно «командировать обратно в Штаб 24 бывших офицеров и чиновников и 24 бывших унтер-офицеров и лиц прочих категорий», а потому все призванные на основании 1 пункта приказа «подлежат возвращению на службу в. Штаб, так как уход этих лиц может неблагоприятно отразиться на работе… Штаба»[210]. Приказание исполнено, а люди остались на своих местах.

14 октября Реввоенсовет телеграфировал Л.Д. Троцкому, что вследствие болезненного состояния капитана, выпускника ускоренных 6-месячных курсов Генштаба 1918 г. Парфения Майгура, его неопытности и недостатка знаний Иоаким Вацетис избрал на ответственную должность начальника Штаба РВСР генерала Федора Костяева. Последнего срочно вызвали в Арзамас (место дислокации РВСР) для получения указаний. РВСР обсудил кандидатуру Костяева и «всецело» согласился на его назначение, «преследуя пользу делу». Реввоенсовет просил Троцкого дать свое согласие на назначение[211] и получил в ответ: «Я указывал на малую подготовленность Майгура на должность начальника Всероссийского Полевого штаба[212], но не желал стеснять Главкома в выборе ближайших сотрудников. Того же правила держусь и сейчас. Против Костяева не возражаю. Его политическая физиономия мне неизвестна, и с этой стороны ответственность возлагается на тов. Данишевского, Кобозева и Смирнова. Одновременно обращаю внимание на то, что предписания комиссарам, касающиеся их назначения и перемещения, посылаются приказами, подписанными на первом месте Главкомом. Предлагаю устранить. Непосредственная ответственность за комиссаров лежит на тов. И.Н. Смирнове как заведующим Политическим отделом. Ему и надлежит первым подписывать подобные телеграммы. Обращаю далее внимание на то, что Аралов назначен комиссаром Полевого штаба и вопрос о заведующем Разведывательным управлением остался открытым. Тов. Механошин выдвигал кандидатуру тов. Склянского. Между тем везде и всюду начальником и за начальника Управления делами подписываются Аралов, Павулан, Гиршфельд и всякий, кому не лень. Предлагаю прекратить этот маскарад, компрометирующий высшее военное учреждение в Советской Республике»[213]. Таким образом, подбор и расстановка руководящих кадров Ставки происходили в условиях, когда еще не были определены основные руководители аппарата Реввоенсовета Республики.

Итак, начальником Штаба РВСР, а затем и Полевого штаба стал 40-летний генерал-майор старой армии Ф.В. Костяев — из дворян, выпускник Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса, Николаевского инженерного училища (1899) и Николаевской академии Генштаба по первому разряду (1905), находившийся на военной службе с 1896 г. (стаж — 22 года). Участник Русско-японской войны 1904–1905 гг. Добровольно вступил в РККА в марте 1918 г., скорее всего рассчитывая на возобновление войны с Германией — начальник штаба Псковского района, затем начальник 2-й Петроградской дивизии (май — июнь 1918), инспектор по формированию и помощник военрука Петроградского района (июнь — сентябрь 1918 г.), до назначения начальником ПШ — начальник штаба Северного фронта[214].

Георгий Теодори приступил к организации Полевого штаба 16 октября 1918 г.[215]

Большевики прекрасно знали историю Великой Французской революции и всегда опасались военной диктатуры. Поэтому штаб было решено передислоцировать в Серпухов: не особенно далеко от Москвы (менее 100 километров), в городе была 5-киловаттная радиостанция (дальность передачи до 500 верст)11)[216]. 20 октября началась активная подготовка к размещению Полевого штаба в г. Серпухов, а уже 28 прибыли первые сотрудники. 1 ноября в ночь на новое место выехали инспекции Высшего военного совета (теперь — инспекции ПШ), остальные управления — после 3 ноября. Комендант штаба А.В. Ремер должен был закончить подготовку к приему служащих 3 ноября — такое заведомо невыполнимое приказание отдали генерал Ф.В. Костяев и комиссар штаба Семен Аралов[217]. 8 ноября руководство Штаба РВСР сообщило начальнику Всероссийского главного штаба Н.И. Раттэлю о своем переводе в Серпухов, в здание бывшей клиники Солодовникова на Московской улице, с 9 ноября. Связь со штабом в Москве в Гранатном переулке (где первоначально дислоцировался Штаб РВСР) прекращалась 9 ноября в 24 часа. Детально прописывались вопросы связи: телеграммы должны были направляться через Центральный телеграф в г. Серпухов «Штаб», пакеты — на Пречистенку, 37 в отделение связи (оттуда нарочным посылаться в Серпухов). Представителем Штаба РВСР для связи в Москве оставался В.Л. Плотников. Выясняется, что центральный коммутатор на Пречистенке, 37 был соединен со Штабом в Серпухове прямым проводом, а кабинет начальника Штаба РВСР в Серпухове был «соединен прямым телефонным проводом с верхним коммутатором в Кремле (курсив мой. — С.В.)». Оговаривалось, что кроме непосредственной связи по телефону Штаба РВСР в Серпухове с Москвой переговоры можно вести «и обычным путем через городскую телефонную станцию»; телеграфная связь «должна производиться через Центральную Московскую станцию, обычным путем требуя провод в Серпухов — Штаб по юзу»[218].

Организация Полевого штаба осложнилась ссорой Теодори и Костяева: генерал изменил организацию Ставки, по мнению генштабиста, «вопреки элементарным военным требованиям» и опыту Первой мировой и Гражданской войн[219]. В принципе это осложнение отношений не помешало организации работы: в отличие от остальных управлений Полевого штаба РУ и ЦУПВОСО дислоцировались не в Серпухове, а в Москве[220]. 2 ноября Аралов (документ также подписали врид начальника штаба и комендант ПШ — 26-летний военный специалист А.В. Ремер) заявил в отношении Хамовнической районной жилищной комиссии, что последняя выселяла сотрудников Ставки из занимаемых квартир и это явление приобрело «эпидемический характер». Аралов потребовал от комиссии прекращения незаконного выселения сотрудников, по сути пригрозив разбирательством дела в Госконтроле[221]. В ответ член Президиума Хамовнического совета В. Яремов и члены районной жилкомиссии не только направили резкий ответ Аралову[222], но и обратились с просьбой о призвании «к порядку представителей центральных ведомств» непосредственно в ЦК РКП(б), ссылаясь на обстоятельство, что «систематическая протекция» руководства Полевого штаба расселению своих сотрудников в домах рабочих «противоречит интересам» последних и, главное, «не вызывается необходимостью, ибо советские служащие переселяются не в худшие условия»[223]. А в Серпухове А.В. Ремер серьезно поссорился с местным советом, тормозившим реквизицию помещений. В результате спешки с размещением Полевого штаба и его сотрудников появилось дело по обвинению сотрудников Ставки «в незаконной реквизиции мебели у граждан г. Серпухова». Следствие разделило вину между сотрудниками штаба, жилищного отдела Серпуховского совета и милиционерами, «помогавшими» производить реквизиции[224]. Серпуховский совет затаил в душе на сотрудников штаба, что называется, «некоторое хамство». Впоследствии на Полевой штаб жаловалась Серпуховская партийная организация, что не могло не отразиться на положении штаба. Да и жители города относились к ПШ резко отрицательно: «Серпухов — городишко маленький, о том, как живут сотрудники Полевого штаба, знают все» (А.А. Антонова, 3 января 1919 г.). Поражала разница как в жилищном положении сотрудников штаба и рабочих, так и — особенно — в их продуктовом снабжении[225]. К генштабистам Полевого штаба рабочие, с которыми общался Антонов, относились недоверчиво, а то и вовсе «враждебно»[226]. Некоторые заявляли даже, что все генштабисты, получающие в глубоком тылу красноармейский паек и такие же пайки для членов семьи[227], — «белогвардейские офицеры, которые впоследствии будут расстреливать рабочих, а теперь их откармливают». 3 января 1919 г. А.А. Антонов сделал оговорку по Фрейду: «может быть, все это сплетни, но несомненно, что повод к этому дают сами специалисты, имеющие тенденцию рассматривать себя наподобие привилегированного офицерского сословия»[228]. Даже в июне 1919 г. Аралову приходилось отстаивать штаб от напора Серпуховского совета и стоящего за ним Моссовета в ЦК партии. К чести комиссара Полевого штаба, он решительно отверг наветы и прикрыл своих сотрудников, предельно тактично уточнив: «сама апелляция в РВСР и ЦК для меня кажется излишней и мало обоснованной»[229].