Читать книгу "Хоровод обреченных - Ирина Градова"

Андрей подумал, что в подобных ситуациях следует учитывать так называемые «знамения». Может, Старостин остался бы жив, не старайся он так поехать на Украину?

– Вы говорите, в больницу он попал с желчнокаменной болезнью? – уточнила Агния. – То есть на симптомы простуды ваш сын не жаловался?

– Никоша привык переносить легкие недомогания на ногах. Если, к примеру, что-то случится на выезде, когда вокруг на много километров нет не то что больницы – даже какого-нибудь аптечного киоска, то приходится самим выходить из положения. И ребят он с собой брал соответствующих, таких, которые не жалуются и не ноют по всякому поводу.

– Значит, то, что Никанор Иванович болен гриппом, стало известно только в больнице?

– Да, – кивнула Старостина. – Причем не сразу. Вы же знаете, как бывает: если ты ложишься на урологию, а у тебя вдруг сердце прихватит, то приходится справляться самостоятельно – никто не выдаст тебе таблеток, даже давление редко померяют…

– Ну, это смотря что за больница! – возразила Агния, и Андрей едва сдержал улыбку: она по-прежнему, после стольких лет работы в российской медицине, верит в то, что каждый медработник обязан делать все для блага пациента. Кстати, Никанор Старостин ведь умер именно в ее больнице. Андрей не стал напоминать Агнии об этом, хотя его так и подмывало.

– Если бы врачи спохватились раньше, – говорила между тем Старостина, – Никоша мог бы выжить!

В голосе пожилой дамы звучал упрек: вы, дескать, медики, так почему же не сделали все возможное? Разумеется, никто не желал Старостину зла, никто не хотел его смерти, но в чем-то его мать, несомненно, права: если бы врачи и медсестры проявили больше внимания, пациент, вполне вероятно, не умер бы от внезапно развившегося воспаления легких.

На протяжении всего разговора Андрея что-то беспокоило, но он никак не мог сообразить что. Наконец на него снизошло озарение.

– Простите, Елизавета Григорьевна, – сказал он, – ваш сын жил вместе с вами?

– Никоша? Со мной? Да нет, конечно, он жил с женой…

– А почему похоронами занимались вы? – тут же вступила Агния.

– Да потому, что Полине это не нужно! – буркнула дама. Со всей очевидностью стало ясно, что отношения свекровь – невестка ничуть не изменились со времен «Домостроя» и Старостины являлись в этом отношении «образцовым» семейством.

– У Польки с Никошей в последнее время не ладилось, – после недолгой паузы продолжала Елизавета Григорьевна. – Ну не нравились ей его постоянные поездки, аспирантки, студентки… А кто стал бы винить моего сына? Он – мужчина в самом расцвете лет, известный в профессиональных кругах, а она – да кто она, в сущности, такая? Тоже, между прочим, бывшая студентка, только ничего в жизни не добившаяся. Надеялась я, что они хоть ребеночка заведут… Ничего у меня от Никоши не осталось, совсем ничего!

Вооруженные адресом Полины Старостиной, Агния и Андрей покинули маленькую квартирку.

– М-да, – проговорил Андрей, когда они уселись в машину, – нельзя сказать, что мы много чего выяснили!

– А зачем мы вообще ищем первых заболевших? – спросила Агния. – Разве нельзя провести анализы с теми, кто сейчас находится в больницах, и классифицировать штамм?

– Лаврентий с группой как раз этим и занимаются. Дело в том, что важно не только выяснить, с каким типом вируса мы имеем дело, но и понять пути его распространения. Рыжов опасается, что нежелание начальства признавать наличие эпидемии повлияет на меры, которые следовало бы принять в случае реальной опасности. Помните поговорку: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!»? Ну вот, а в нашем случае креститься может оказаться уже поздно.

* * *

– Вы лучше поинтересуйтесь у тех, с кем он спал!

Полина Старостина спокойно отпила из чашки зеленый чай и посмотрела на нас большими, слегка выпуклыми глазами. Я видела фото Никанора Старостина в квартире его матери, и он показался мне видным мужчиной. Вдова никак не походила на даму, могущую вызвать интерес у такого человека, и тем не менее факт оставался фактом: именно она вышла за него замуж, хотя, по словам Елизаветы Григорьевны, за ее сыном девицы толпами ходили. Почему он выбрал эту, ничем не примечательную женщину? Правда, одного у Полины Старостиной не отнимешь – у нее потрясающая фигура. При весе, наверное, в пятьдесят – пятьдесят пять килограммов и росте больше ста семидесяти сантиметров она имела на удивление большую и все еще высокую грудь, длинные стройные ноги с тонкими щиколотками и красивую шею, обвитую ожерельем из мелкого жемчуга. Очевидно, зная о том, что ноги – одно из самых потрясающих ее достоинств, Старостина обулась в изящные черные туфли на шпильке, делающие их еще стройнее. Я обратила внимание, что Лицкявичус не остался равнодушен к этим ножкам, но и сама не смогла бы его упрекнуть, ведь даже мне они показались верхом совершенства!

Как выяснилось, Полина, в полном соответствии со словами своей свекрови, не слишком опечалилась смертью мужа. При первых же наших вопросах она поспешила пояснить, что они с Никанором уже давно чужие люди. Вместе их держала трехкомнатная квартира, купленная в кредит. Таким образом, на вопрос, нет ли у нее предположений насчет того, как муж умудрился заразиться, Полина предложила обратиться к другим женщинам.

– И много таких? – поинтересовался Лицкявичус, с интересом вглядываясь в непривлекательное лицо Старостиной.

– Десятки, – спокойно ответила она. – Это только тех, о ком мне известно.

– Они ездили с ним в экспедиции?

– А как же – любой уважающий себя профессор не обходится без своего рода свиты поклонниц, даже когда находится на выезде! – усмехнулась Полина.

– Вы знаете их имена? – спросила я.

Не говоря ни слова, Старостина встала и вышла в коридор. Вернувшись, она протянула мне телефон.

– Вот, здесь есть все, с кем общался Никанор. Фамилии, правда, в большинстве случаев отсутствуют: он предпочитал давать своим пассиям номера или псевдонимы типа «Медвежонок», «Ежик», «Одуванчик» и тому подобные. Короче, как встретите в списке контактов представителей флоры и фауны, можете не сомневаться, что это именно любовницы моего мужа.

Выйдя из дома, мы двинулись в сторону платной стоянки, где Лицкявичус оставил машину. Все-таки не зря я терпеть не могу центр города. Раньше, в студенческие времена, центр являлся средоточием жизни, всего, что только есть интересного в Питере. Здесь располагались музеи, театры, кафе и рестораны (которые, кстати, тогда можно было по пальцам пересчитать и куда нам, бедным студентам, только грезилось попасть). Сейчас же все необходимое находится в шаговой доступности, и я не вижу смысла ехать за тридевять земель и «вариться» в толпе людей, которыми забиты улицы независимо от времени суток и сезона. Исключением являются разве что театры и музеи, но, если кому-то все же взбредет в голову освежить воспоминания об Эрмитаже или посетить Александринку, это всегда можно сделать, превратив поездку в центр города в небольшое приключение. А в обычной жизни мне и так приключений хватает, чтобы искать острых ощущений в этом живом водовороте человеческой массы. На переходе горел красный свет, и мы с Лицкявичусом остановились, как законопослушные граждане. От нечего делать я осматривала окрестности. Через дорогу от того места, где мы стояли, располагалось какое-то новое заведение общепита, с вывеской «У камина». Если не ошибаюсь, когда-то здесь была блинная, но я давно не попадала в центр и потому, наверное, не успевала следить за всеми происходящими тут изменениями. А может, я просто не желаю мириться с тем, что бег жизни неуклонно убыстряется, а я словно стою на перекрестке, глядя вслед проходящим мимо людям и машинам (вот примерно как в данный момент), и никак не решу, бежать за ними или остаться на месте и доживать свой век безнадежно отсталой, на обочине дороги. В это время дверь заведения распахнулась, выпустив наружу пару. В том, что они пара, сомневаться не приходилось, так как женщина тут же взяла своего спутника под руку. Дама обладала точеной фигуркой японской гейши, и дорогое пальто из верблюжьей шерсти сидело на ней как вторая кожа. Блондинка, симпатичная, отметила я про себя. На светофоре зажегся зеленый, и я уже занесла ногу, чтобы сделать шаг вперед, как вдруг спутник дамы повернулся ко мне лицом, и я, не веря собственным глазам, застыла: одна нога все еще на тротуаре, а вторая в воздухе.