Читать книгу "Провинция - Павел Бессонов"

Он с трудом вспоминал эту улочку и еле определил тот дом, утонувший в разросшихся деревьях, с палисадником огороженным старым штакетником. Замедлив шаг, Григорий подошёл ближе, и тут заметил, что его с не меньшим вниманием рассматривает стоящий у калитки мальчик, худенький, с мелкими чертами лица и оттопыренными ушами.

– Ты кто? – спросил Григорий, заранее почему-то уверенный в том, что это её, Зинин, сын.

– Саска, – показав щербатинку, улыбнулся мальчик.

– А маму твою как звать? – заискивающе в ответ улыбнулся Григорий.

– Зина. Здесь она, у бабушки.

Ожидал Григорий такой ответ, но услышав – растерялся. В этой своей растерянности зачем-то потрогал штакетник забора, словно проверяя на прочность, посмотрел на авоську, в которой лежало полотенце и старое покрывало, на небо взглянул…

– Ну, зови мать-то, – неуверенно буркнул, и мальчик, видимо, не избалованный вниманием взрослых мужчин, убежал бегом.

…Григорий робел перед женщинами и женился скорее по инициативе «королевы», работавшей с ним в одном цеху. Он и поцеловал-то Валентину первый раз за свадебным столом, под команду: «Горько!» Мать на свадьбу не пригласил, боялся, что она расстроит дело, и она на него и, конечно, на Валентину обиделась страшно, что и всегда поминала в письмах.

Валентина тоже с характером, так ни разу и не поехала для знакомства со свекровью за все семь лет. Жили Григорий и Валентина ровно, тихо, обижаться ему не на что. Только что-то всё же его точило исподволь. Один вопрос не давал покоя, и перед отъездом к матери, вечером, когда Валентина к нему уже спиной повернулась, Григорий, весь напрягшись, замирая как от страха, спросил, как бы между прочим:

– Валь, а Валь, ты меня любишь?

Валентина к нему резко повернулась, сперва молчала, разглядывая его с удивлением.

– Куда тебе занесло-то, Гриша! Сколько лет не спрашивал и – на тебе! Я что, к чужим мужикам бегаю, или ты с ребёнком голодом сидишь? – и она опять повернулась к нему спиной.

Что верно, то верно… Так оно и есть.

Лежал Григорий молча, в потолок глядел, думал. Права она, конечно, но ведь есть и другая любовь, как в кино, к примеру?.. Услышав, как Валентина засопела во сне, уснул и сам. К вопросу этому не возвращался, но какие-то сомнения в душе остались. С ними и уехал в отпуск, к матери…

Зина шла к нему от калитки такая же вроде, какой помнил её по школе.

– Гриша! Вот кого не ждала. Ну, входи.

Григорий, пробормотав что-то вроде «здравствуйте», шагнул через порог калитки во двор и вслед за Зиной прошёл в маленькую ветхую беседку, окружённую старыми разлапистыми яблонями.

– Сашок, иди к бабушке. Дай с дядей поговорить, – строго оказала Зина, и тот послушно и весело убежал.

– Ну, рассказывай! – светло-карие глаза Зины улыбались Григорию, но он этого не видел, упорно отводя взгляд.

– Да чего рассказывать-то? – он сидел, не зная, куда деть большие свои руки, чувствуя, как на лбу проступают и бегут к вискам и переносью капельки пота. – Вот, шёл с реки, зашёл. Ты-то как? Парень, смотрю, у тебя совсем взрослый…

– Это мой старший. Ещё дочка есть… Подожди, я тебя яблоками хоть угощу. – Она встала из-за стола и пошла к дому, и Григорий только тогда рассмотрел её. Стала она покруглее в бёдрах, по-женски ловчее и мягче в движениях. А так всё та же!

Зина вернулась с большой миской яблок. Села, знакомым движением поправила прядку каштановых волос над лбом, улыбнулась.

– Изменилась я?

– Да нет, вроде. – Григорий посмотрел на неё посмелее.

– А седину не заметил? Седая я уже, Гриша…

Григорий взял яблоко, стал жевать, никак не освоясь с тем, что рядом была Зина. Та Зина…

В нагретом воздухе беседки пахло сухим деревом, яблоками. Жужжали бронзовые мухи, за порогом беседки земля скрывалась в кружевных тенях листьев. От дома доносились голоса старой женщины и детей.

– Ты, Гриша, кушай. Белый налив, он без оскомы.

Пытаясь придать голосу шутливые нотки, Григорий спросил:

– Чего ж ты вышла замуж, меня не дождавшись?

– А что мне ждать-то было? Ты хоть раз в разговоре или письме намекнул на это? Эх, Гриша!.. Вот и выскочила замуж. Мучаюсь, а живу. Жила, то есть. Теперь вот ушла к матери, вещи свои забрала. И дети со мной.

– Да-а… Дела… – тянул Григорий неопределённо, всё пытаясь найти место своим неуклюжим рукам. – А чего же ты мои фотографии не выслала? Я ведь твои пачкой тебе отправил, как узнал…

– Целы твои фотографии. Здесь, у матери, их всё время держала. Ты уж прости, Гриша, но я их тебе не отдам.

Зина говорила и говорила, словно торопясь выложить всё, что в душе наболело. От неровного, порой дрожащего её голоса, от близости лица её в Григории нарастало чувство какой-то потери и в тоже время ощущение возможности вернуть утраченное.

Он сидел, склонив голову, машинально ел мелкие сладкие яблоки, невидяще глядел на переплетение трещин на досках стола, когда-то крашеного зелёной краской. Вот так же переплетаются, наверно, то неожиданно пересекаясь, то невозвратимо расходясь, судьбы людей…

– У тебя-то Гриша, дома хоть всё хорошо?

– Нормально. – почему-то со вздохом ответил Григорий. – Нормально-нормально! – поспешно поправился он, чтобы не подумала Зина, что и он станет жаловаться на судьбу. – А как Шура?

– Она в области живет. – Зина усмехнулась, помолчала. – Приезжает со своим Жорой к матери, иногда проведать.

– С каким Жорой?

– А с тем, который после выпускного выезд на природу с палатками организовал. Ну, провожал ещё как-то нас, и ты был тогда.

– А, помню. – Григорий, по правде, смутно представлял, о ком идёт речь. Скорее всего о рыжем пареньке, таком же разговорчивом, как и Шурка.

– Я ведь тогда поехала с ними. А почему ты не поехал? Собирался ведь, помнишь?

– Мать не пустила…

– А у Шурки с Жоркой с той поездки всё и началось. – Зина вздохнула и, глядя в сторону, тихо, словно сама с собой разговаривая, продолжала. – И у нас могло с тобой также получиться… как у них. Хотя… ты такой был… Не посмел бы. Да и я тогда дура была… нерешительная…

Она резко вскинула голову, с улыбкой глянула Григорию прямо в глаза, которые он не успел отвести в сторону:

– Хоть было бы что вспомнить! Пусть бы потом было всё, как теперь…

… За ужином Григорий ел без обычного аппетита, на вопросы матери отвечал невпопад и, наверное, чем-то её обидел. Она поджала губы и ушла к себе за перегородку.

В комнате темнело. Не зажитая света, Григорий лёг на кровать одетым, смотрел на низкий потолок, по которому проползали световые пятна от фар проезжающих по дороге автомобилей. Эти полосы почему-то двигались в одну сторону, постепенно ускоряя движение и, мелькнув, исчезали, и представлялись Григорию его годами, также идущими и исчезающими за краем видимого пространства. Год за годом, вся жизнь. Пока, конечно, прошло ещё не так много, ему ведь ещё сорока нет. Так, может быть, можно ещё всё переделать, переиначить, вернуть обратно?