Читать книгу "Мозг. Тайны разума - Уайлдер Пенфилд"

Пациент, которого меня пригласили осмотреть в Москве в 1962 году при драматических обстоятельствах, служит наглядной иллюстрацией того, что даже если моторный контроль полностью или почти полностью утрачен, а мозг оказывается не способным непрерывно производить записи потока сознания, сознательное восприятие сохраняется.

Этим пациентом был блестящий физик Лев Ландау. Его жизнь на протяжении шести недель, когда он полностью находился в бессознательном состоянии после травмы головы, полученной в автомобильной аварии, поддерживалась только благодаря интенсивному уходу. После своего первого осмотра пациента я согласился с тем, что он полностью утратил сознание. Затем я порекомендовал сделать небольшую диагностическую операцию (вентрикулографию). Конечности пациента были парализованы, его глаза были открыты, но явно ничего не видели. На следующий день, когда я вошел в его комнату для нового осмотра, меня сопровождала его жена. Она прошла впереди меня, и присев у кровати мужа, заговорила с ним, сообщив ему мое мнение о возможности операции на мозге. В то время как я молча наблюдал за пациентом, глядя на него через голову его жены, я вдруг осознал произошедшие в нем пугающие перемены. Пациент лежал неподвижно, как и предыдущей ночью. Но его глаза, ранее смотревшие в разные стороны, теперь были сфокусированы на одном объекте. Казалось, что он смотрит на жену. Оказалось, что он слышит и видит, и более того – понимает речь! Как это могло происходить? Жена пациента закончила давать объяснения и сидела молча. Глаза пациента поднялись вверх, чтобы сфокусироваться на мне. Я повернул голову. Его глаза следили за мной. Сомнений не было! После этого они снова расфокусировались, и пациент впал, как и в предыдущую ночь, в бессознательное состояние.

Было ясно, что человек приходил в сознание. Он мог слышать, видеть, понимать речь, но не мог говорить. Он не мог двигаться, за исключением того, что короткое время вращал глазами, фокусируя взгляд. По-видимому, мне следует пояснить, что пациент и его жена некоторое время были вдали друг от друга. Ее вызвали в Москву и привели в госпиталь для того, чтобы обсудить и принять решение о возможной операции. В то утро она видела мужа впервые после аварии.

Было просто поразительно осознавать случившееся. Пациент был взволнован присутствием жены и, вероятно, понял ее сообщение. Было очевидно, что полушария мозга, расположенные выше стволовой части, где локализованы речевой, зрительный и слуховой механизмы, не были повреждены. Свободный взаимообмен между стволом мозга и корой оставался ненарушенным, однако ни один из нейрональных сигналов, посылаемых вовне к периферическим моторным ядрам в нижних отделах ствола мозга и спинного мозга, не мог пробиться через блокировку в месте кровоизлияния в среднем мозге. Ни один, за исключением сигналов, имеющих отношение к глазодвигательным центрам, представляющим собой высшие из всех периферических центров, осуществляющих контроль за двигательными функциями. Если пациент был в сознании, значит, он посылал вниз многие из тех сигналов, которые в норме направлялись на периферию к мышцам. Его жена была поразительно красивой женщиной. Его разум вполне мог послать сигнал, направленный на то, чтобы заставить его руку взяться за руку жены. Однако его рука оставалась неподвижной.

Но, как бы то ни было, я вернулся к коллегам, и мы согласились с тем, что в операции нет необходимости. Я усмотрел первый явный признак восстановления. Пациента сразу же перевели из госпиталя, в котором его так чудесно выхаживали, в Московский институт нейрохирургии, где у него была возможность находиться под наблюдением профессора Б. Г. Егорова. Здесь незамедлительно приступили к психотерапии, и позднее я узнал, что с этого момента начался процесс продолжительного прогрессивного восстановления[23].

В первые шесть недель после аварии товарищи Ландау, физики, бо́льшая часть из которых его ученики, присоединились к врачам и медсестрам, любезно прилагая усилия для того, чтобы поддержать дыхание пациента и ускорить его восстановление, если это окажется возможным. Ландау, уже награжденному Ленинской премией за вклад в развитие физики, во время его выздоровления была присуждена Нобелевская премия. Они с женой были счастливы вместе, и в такой торжественный момент она находилась рядом с ним.

Я увидел Ландау девять месяцев спустя, после моего возвращения из поездки в университетский госпиталь в Китае. Он был переведен в санаторий. Невролог, профессор Николай Гращенков и соратник Ландау, разделивший с ним Ленинскую премию, блестящий профессор Лифшиц взяли меня с собой навестить выздоравливающего. Далее я процитирую мою дневниковую запись, сделанную несколькими днями позже: «Ландау сидел на кровати в свежей белой рубашке и с нетерпением вглядывался в меня. Это был красивый человек с прекрасной головой. Его взгляд выражал полное понимание. Он был упрям в своем заблуждении, и я вполне оценил, почему несколько месяцев до этого он находился в депрессии и даже попросил Лифшица принести ему яд». Ландау прекрасно говорил по-английски и делал это с огромным удовольствием. «Когда я спросил его, получил ли он Ленинскую премию, он ответил «да», но не мог сказать, когда именно это произошло. Когда я задал ему вопрос о том, разделил ли кто-нибудь с ним эту премию, он огляделся вокруг, ища глазами Лифшица, стоящего среди других, улыбнулся и указал на него: – «Мне кажется, мы с ним разделили ее». Взаимоотношения этих двух мужчин несколько напоминали взаимоотношения Давида и Ионафана. «Лифшиц чувствует, что потерял своего самого близкого друга и руководителя».

Рисунок из анатомического атласа Бартоломео Евстахио

(лат. Tabulae anatomicae). 1783 г.

Рисунок из анатомического атласа Томаса Геминуса

(лат. Compendiosa totius anatomie delineatio, aere exarata). 1545 г.

Окончательный диагноз был таким: травма головы, приведшая к небольшому кровоизлиянию в проводящих путях (белое вещество) верхних отделов ствола мозга. В течение шести недель после аварии кровоизлияние постепенно абсорбировалось в процессе собственной мозговой циркуляции. Со временем, с помощью нервных волокон ствола мозга нейрональная связь была восстановлена. Оставалась только трудность в воспоминании недавнего прошлого. И замешательство Ландау было связано именно с этим.

Конечно, можно только догадываться, в какой именно момент к пациенту вернулось сознание. Прежде чем он смог подать признаки того, что находится в сознании, ему было необходимо вернуть контроль над некоторой частью его моторной системы. Очевидно, что контроль над движениями глаз вернулся к нему в первую очередь. Во время нашего первого общения, когда госпожа Ландау объясняла мужу сложившуюся ситуацию, а я чувствовал направленный на меня его испытующий взгляд, напрашивался вывод, что все, что говорится, для сознания пациента остается понятным. Он помнил, что жена говорила в начале, как и то, что она сказала в конце объяснения. Для этого сознанию не требовалась помощь со стороны мозгового механизма эмпирического воспоминания. Для этого был нужен только механизм потока сознания, сохранявший нормальную активность.