Читать книгу "Троянская тайна - Андрей Воронин"

– Только я тут ни при чем, – продолжал Глеб, возвращаясь в кресло. – Это все она, Ирина... гм... Константиновна.

– То есть как это? – удивился генерал, и Сиверов не понял, было это удивление притворным или искренним.

– Да очень просто! Никто мне не собирался ничего говорить – по крайней мере, сразу. Знаете, как они умеют? Идешь от сержанта к старшине, от старшины к прапорщику, и каждый признает, что ты, как офицер ФСБ, полностью в своем праве, но вот начальство – как оно, понимаешь, посмотрит? У вас дела государственные, а мы – люди маленькие, нам лишний раз свою задницу подставлять незачем, от этого никому не лучше – ни нам, ни государству... И каждый скребет в затылке, каждый листает какие-то свои талмуды, думает о чем-то – вернее, делает вид, что думает, а на самом деле ждет, когда ты наконец уйдешь и оставишь его в покое, давить прыщи на толстой морде... И каждый куда-то звонит, и никого не может застать, а если застает, то сначала битый час треплется о вчерашнем футболе или о рыбалке, потом якобы забывает о тебе, кладет трубку, спохватывается, начинает звонить опять, а там либо уже занято, либо вообще никого нет... Словом, динамо крутят, вы же знаете, как это бывает.

– Не думал, что тебя это может остановить, – заметил Потапчук.

– А что прикажете делать – стрелять? Да они меня и не остановили, не на того, знаете ли, напали. До кабинета начальника я дошел, в общем-то, без проблем, а вот там уперся. Сидит, знаете, такая харя в полковничьих погонах и ничего не хочет слышать. Результаты экспертизы еще не готовы, разглашать тайну следствия считаю преждевременным, и вообще, какие вам нужны результаты всего через сутки после убийства? Что я вам – старик Хоттабыч? Я уже начал понимать, что придется, наверное, действовать через вас, по официальным каналам, и тут наша Ирина Константиновна встает, вежливо извиняется и неторопливо, так, знаете ли, будто на прогулке, удаляется за дверь. Не было ее, наверное, минуты две. Потом постучалась, вошла, снова извинилась и села на место, как ни в чем не бывало. Я, признаться, не понял, куда она ходила. Туалет у них там в другом конце коридора, да и не такая это птица, чтобы в ментовке сортиры посещать, тем более что несет оттуда по всему коридору – труба у них, что ли, прохудилась?

Ну, словом, села она на место и дальше слушает, как мы с господином полковником переливаем из пустого в порожнее. Я начинаю видеть, что он, господин полковник то есть, уже прикидывает, как бы это ему выставить нас из кабинета. Ну, и я тоже, конечно, прикидываю, как бы ему между глаз закатать и целым из этой ментовки убраться. Если бы один, так с этим делом никаких проблем, но я же с дамой! Хотя, Федор Филиппович, есть у меня подозрение, что она только этого и ждала...

– Чего?

– Чтобы я ему... того, между глаз. Держалась она превосходно, но глаза... Не глаза, а спаренный боевой лазер – так и сверкают! Словом, дело близится к бесславному финалу, и тут вдруг на столе у господина полковника начинает звонить телефон. Не буду описывать, что с ним, беднягой, было. Скажу лишь, что разговаривал он стоя, и не просто стоя, а по стойке "смирно", и собеседника своего называл не иначе как "товарищ министр". А когда закончил, сел, попыхтел немного, пот с лысины вытер и велел принести папку с делом, а чтобы мы не напрягались, сам все рассказал – коротко, ясно и исчерпывающе.

Федор Филиппович задумчиво пощипал верхнюю губу.

– Ты считаешь, что она звонила Назарову?

– Да, – сказал Глеб. – И мне, честно говоря, это не очень нравится. Получается, что Назаров теперь будет постоянно в курсе всех предпринимаемых нами действий.

– Да на здоровье, – рассеянно произнес генерал Потапчук. – Нужны ему твои действия как собаке пятая нога... Привыкать нам, что ли, работать под колпаком у большого начальства? Не помешал ведь – помог, так чего тебе еще? Скажи лучше, что ты обо всем этом думаешь.

Глеб забросил ногу на ногу, откинулся в кресле и некоторое время разглядывал покрытый трещинами потолок, как будто там было что-то написано.

– Выводы делать действительно рано, – сказал он наконец, – но картина вырисовывается занятная. Смотрите, что получается. Профессор Андронов погибает в результате нелепой случайности как раз в тот день, когда ему должны были принести для экспертизы этюд Иванова к "Явлению Христа народу". Приносили ему этюд или не приносили, никто не знает, и спросить некого – профессор мертв. Его дочь думает... вернее, чувствует, что смерть отца косвенно связана с картиной, и подолгу простаивает возле нее. Это чисто эмоциональный акт, но в конце концов она вдруг замечает, что с картиной что-то не так, как будто это не оригинал, а искусно выполненная копия. Учитывая нервный стресс после гибели отца и то, сколько времени она в общей сложности провела возле этой картины, можно предположить, что ее так называемое открытие стало результатом легкого психического расстройства, этакой навязчивой идеи... словом, что все это ей просто почудилось, а на самом деле с картиной все в полнейшем порядке.

Как женщина умная и, главное, грамотная именно в этой области, она сама допускает такую возможность. Более того, возможность эта кажется ей наиболее вероятной – во всяком случае, куда более вероятной, чем то, что некто ухитрился незаметно подменить полотно таких, черт подери, внушительных размеров. Это вам не этюд Куинджи размером со школьный альбом для рисования!

Поскольку то, что она видит собственными глазами – или думает, что видит, – находится в непримиримом противоречии со здравым смыслом и ее представлениями о возможном и невозможном, она идет за советом к человеку, которого знает с пеленок и которому безоговорочно доверяет, – реставратору Макарову. Добрый дядя Федя хвалит ее за зоркий глаз и хорошее чутье и рассказывает про неудачную попытку реставрации в начале девяностых, когда кругом царил полнейший бардак и беспредел и люди думали не о вечном, а о том, как бы им дотянуть хотя бы до конца месяца.

И все бы хорошо, да только непьющий по большому счету дядя Федя в этот же день напивается как зюзя и погибает в пьяной драке со своим коллегой, который ему в сыновья годится и числится при нем кем-то вроде ученика. Убийца вне себя от горя и раскаяния лезет в ванну и вскрывает себе вены лезвием от безопасной бритвы... Способ, несомненно, тихий и где-то даже аристократический, но довольно медленный, не слишком верный и порой болезненный. В то время как в шкафу у него стоит старый помповый дробовик Тульского оружейного завода с полным ящиком боеприпасов – преимущественно картечи, поскольку ружье нужно было Колесникову не для охоты, а в основном для стрельбы по консервным банкам. Чего проще? Сунул, нажал, и все проблемы решены одним махом, раз и навсегда... И эта предсмертная записка! Ну, ладно, он был здорово пьян. Пусть даже мертвецки пьян! Почему же, черт возьми, находясь в таком состоянии, он взял себе за труд писать печатными буквами? Ведь на это требуется отдельное усилие, обычно люди так не пишут... Ну, и это ладно. Все это можно объяснить так, а можно эдак.

Но как объяснить шикарную квартиру, в которой с недавних пор проживал Макаров? Как объяснить хорошую машину, на которой ездил сопляк Колесников? И главное, как объяснить тот факт, что и квартира, и машина были приобретены ими почти одновременно, едва ли не в один и тот же день?