Читать книгу "Застолья со звездами - Анатолий Баюканский"

Поэты фронтового поколения! Николай Константинович относился к ним с особой нежностью, ибо сам хлебнул лиха в военные годы. Мы часто говорили о поэзии Михаила Луконина, Сергея Наровчатова, Константина Ваншенкина, Сергея Орлова. Какие пронзительные строки были у них. Достаточно вспомнить образ поэта-танкиста у Орлова:

«Его зарыли в шар земной, А был он лишь солдат…»

И еще я знаю то, о чем не любил вспоминать Николай Доризо, о тридцатых годах репрессий, когда арестовали его отца. Однажды Доризо прямо сказал: «Я благодарен нынешнему времени хотя бы за то, что сегодня могу свободно говорить о своем отце…»

* * *

Едва ли не самый популярный поэт своего времени, Николай Доризо, кажется, не был полностью счастлив. Да, была у него огромная слава. Он выступал на правительственных концертах, получал звания и премии, но разве в этом счастье! Не имею права говорить о его любви, но не сказать совсем — тоже нельзя.

Писательские «ботало», которые знают все обо всех, утверждали, что у Николая Константиновича было четыре жены, все знаменитости в своем роде. Лично я знал последнюю — бывшую балерину. Она приезжала к Николаю Константиновичу в Малеевку — худенькая, малоразговорчивая, почти ни с кем не общалась. Они казались полной противоположностью друг другу.

У несведущих людей создавалось впечатление, что там, где Доризо, — сплошное веселье. Порой так думал и я, но как-то раз, видимо, в минуты грусти, он прочитал стихотворение, которое заставило по-иному взглянуть на этого балагура и весельчака:

Есть люди откровенно невезучие, А я живу, от всех себя тая. Обманное мое благополучие, Общительность обманная моя. С людьми я весел, звонко и находчиво, Мол, жизнь до удивленья хороша. И все ж при этом так неразговорчива Моей души глубинная душа. Не то чтоб я родился незадачливым, Я понимаю, что в глазах людей Быть выгодней несчастным, чем удачливым, Быть выгодней, а значит, и хитрей. Но, как назло, когда надежды-чаянья Вдруг рушились, да так, что пыль от них. Когда мне было плохо до отчаянья, Я выглядел счастливее других: Мол, весел я и сыт небесной манною, И потому подспудно, в глубине, Не раз мою удачливость обманную Жестоко люди не прощали мне…

Последний раз мы встретились в Доме творчества в Переделкино. Я обрадовался, подбежал к нему:

— Привет, Николай Константинович!

Доризо взглянул на меня и отвернулся, уйдя в какую-то глубинную думу. Оказалось, он не узнавал многих, был потерян, ходил с тросточкой. Поговаривали, будто он перенес очередную драму, или инсульт. Вскоре я уехал домой. И вот уже десяток лет от Николая Константиновича ни слуху, ни духу.

Жаль!

«ВЫ СЛЫХАЛИ, КАК ПОЮТ ДРОЗДЫ»

Сахалин — Малеевка

Игра в бильярд была в полном разгаре. Отворилась дверь. Вошел Сергей Григорьевич Островой — один из самых главных советских поэтов-песенников, поздоровался и, подслеповато щурясь на меня, спросил:

— Откуда взялся сей искусный игрок?

— С острова Сахалина! — ответил я, пропуская его к зеленому столу.

— Боже мой! — воскликнул Островой. — Любой сахалинец — мой родной брат.

— Отчего же? — я даже игру приостановил.

— Слушайте, юноша! — Сергей Григорьевич откинул голову и с пафосом начал читать:

«Синеватой рыбой из тумана Выплывал далекий Сахалин.

Так я писал сорок лет назад, когда побывал на этом чудесном острове».

Мне все стало ясно. За пятнадцать лет пребывания, точнее сказать, журналистской службы на острове, я встречал немало больших людей, и все они уезжали, покоренные суровой красотой этого замечательного края, добротой и отвагой его жителей.

На этом случае знакомство вроде бы и завершилось. Но однажды утром, купив «Литературку», я обнаружил большую подборку стихов Сергея Острового. Был и до этого давним поклонником его поэзии, с радостью слушал песни на его слова. Особенно мне нравились две песни: «Зимушка-зима», где… «потолок ледяной, дверь скрипучая», и «Вы слыхали, как поют дрозды». Всего Сергей Григорьевич сочинил слова к почти тысяче песен, которые распевала вся необъятная советская страна.

Так вот, с газетой в руках я вошел в столовую Дома творчества во время завтрака. Подошел к столу, за которым сидел Сергей Островой и безо всякой задней мысли громко сказал:

— Сергей Григорьевич, прочитал вашу новую подборку стихов в «Литературке». Замечательные стихи, от души поздравляю!

Островой вдруг почему-то поднялся, оглядел зал сквозь очки и громко проговорил, конкретно ни к кому не обращаясь:

— Вот она — незамутненная чистота! Вот что значит сахалинец! — обнял меня, и я вдруг почувствовал на своей щеке солоноватый привкус слез.

Господи! Я был поражен. Что происходит? Сергей Островой, чьи персональные концерты мы привыкли видеть по телевидению, они транслировались из Колонного зала, из Дворца съездов, из Большого Кремлевского дворца. Сергей Островой был принимаем и обласкан едва ли не всеми генеральными секретарями ЦК, был трижды лауреатом государственных премий, и вдруг «растаял» после слов писателя с далекой периферии.

С тех пор он выделил меня из всех присутствующих в Доме творчества «Малеевка», стал моим наставником в бурном литературном море, научил не только видеть, но и предвидеть многое из того, что крайне необходимо молодому писателю. А доверился маститый поэт мне только за то, что я открыто, во всеуслышание похвалил его. Мне тогда было невдомек, что каждый писатель мнит себя ничуть не хуже любого другого, наоборот, в душе считает себя едва ли не классиком, любит не литературу в себе, а себя в литературе. И Сергей Григорьевич всю свою жизнь, а писать и печататься он начал в 16 лет, чувствовал зависть, заглазную хулу, его ругали молодые за одно, пожилые — за другое, средние за то, что ругают и те, и другие.

Помните известную присказку? Стоят два писателя, подходит третий и спрашивает: «Против кого дружите?» Да и сам я много наслушался всякого, особенно, когда и среди писателей, как и в стране, произошло разделение по политическим мотивам. В столовой, даже в холле, у телевизора писатели рассаживались только среди «своих», яростно сталкивались друг с другом. И если ты был из демократов, то тебя готовы были проклясть «патриоты», и наоборот.

Но вернемся к Островому. Сергей Григорьевич плохо видел, плохо слышал, но… в нужный момент прозревал и обретал острый слух. Однажды в биллиардной комнате его противник вслух комментировал партию, зло насмехался над Островым, потешал зрителей. И вдруг в какой-то момент Островой отложил в сторону кий и… влепил «комментатору» оплеуху.