Читать книгу "В Париже дорого умирать - Лен Дейтон"

— Это не так, — возразил курьер. — Вы не знаете этого человека и даже никогда с ним не встречались. Как вы узнали, кто взял портфель?

— Вы лжете. Я же велел не лезть туда. «Нин». Окрашивает кожу. У Жан-Поля руки просто сверкают.

— Какого цвета?

— Сейчас увидите. Там еще полно «нина».

— Очень смешно.

— Ну а кто вас просил совать толстые крестьянские пальцы в обивку? Прекратите суетиться и слушайте внимательно. Датт повезет меня в клинику. Следуйте за мной.

— Хорошо, — без всякого энтузиазма сказал курьер и вытер пальцы большим носовым платком.

— И убедитесь, что я через час оттуда выйду.

— А что мне делать, если вы через час не выйдете? — спросил он.

— А черт его знает, — пожал плечами я. В фильмах таких вопросов не задают. — Наверняка у вас есть какая-то процедура для экстренных случаев.

— Нет, — очень тихо ответил курьер. — Боюсь, ничего такого нет. Я лишь составляю рапорты и складываю в секретную диппочту для отправки в Лондон. Иногда на это уходит три дня.

— Ну а тут может быть экстренный случай! — отрезал я. — И нужно заранее что-то придумать.

Я смыл остатки пены с лица, причесал волосы и поправил галстук.

— Я все равно за вами последую, — подбодрил меня курьер. — Отличная погода для прогулки.

— Хорошо. — У меня было такое ощущение, что если бы шел дождь, он остался бы в кафе. Я сбрызнул слегка лицо одеколоном и спустился вниз к месье Датту. Возле огромной кучи игровых денег он оставил чаевые официанту: один франк.

Лето снова выступало во всей красе. Тротуар раскалился, улицы в пыли, а регулировщики в белых кителях и темных очках. И уже повсюду сновали туристы в одежде двух стилей: либо бородатые, с бумажными пакетами и в вылинявших джинсах, либо в соломенных шляпах, с фотоаппаратами и в хлопковых пиджаках. Они занимали все лавочки и громко жаловались.

— …Ну и он мне объясняет, что это стоит сто новых франков, или десять тысяч старых, а я отвечаю: Господи, теперь я понимаю, почему вы, парни, устроили эту вашу революцию…

— Но ты же не говоришь на французском, — возразил второй турист.

— Не надо знать французский, чтобы понять, что этот официант имел в виду.

Когда мы прошли мимо них, я обернулся и увидел, что курьер топает за нами ярдах в тридцати.

— На завершение работы уйдет еще лет пять, — сказал Датт. — Человеческий разум и человеческое тело. Потрясающий механизм, но иногда они плохо соответствуют друг другу.

— Очень интересно, — сказал я. Датта было легко поощрить.

— В данный момент я изучаю стимуляцию болью, точнее, возбуждение, вызываемое кем-то, кто симулирует сильную боль. Быть может, вы припоминаете те крики, записанные на магнитофон. Это может вызвать у человека сильнейшие изменения в мозговой деятельности при использовании в нужных условиях.

— Нужные условия, надо думать, — это та киношная пыточная, куда меня кинули после обработки?

— Именно. Вы уловили суть, — кивнул Датт. — Даже если они видят, что это запись, даже если мы говорим, что девушка — актриса, все равно их возбуждение практически не спадает. Любопытно, правда?

— Очень, — согласился я.

Дом на авеню Фош дрожал в утреннем мареве. Деревья перед ним плавно шевелились, будто стремились насладиться жарким солнцем. Дверь открыл дворецкий. Мы зашли в центральный холл. Мрамор был холодным, а изгибы лестницы мерцали в тех местах, где солнечные лучи били мимо коврового покрытия. Высоко над головой люстры позванивали от сквозняка, которым тянуло от открытых дверей.

Единственным звуком был девичий крик. Я узнал ту самую магнитофонную запись, о которой упоминал Датт. На мгновение крик стал громче, когда открылась и тут же закрылась дверь где-то на первом этаже сразу за лестницей.

— Кто там сейчас? — спросил Датт, протягивая зонтик и шляпу дворецкому.

— Месье Кван-Тьен, — ответил дворецкий.

— Очаровательный человек, — прокомментировал Датт. — Управляющий делами китайского посольства в Париже.

Где-то в доме на пианино исполняли Листа. А может, это тоже была запись.

Я посмотрел на первую дверь. Крики продолжались, приглушенные снова закрытой дверью. Внезапно по балкону первого этажа бесшумно, как привидение, пробежала молоденькая девушка и начала спускаться по лестнице, спотыкаясь и цепляясь за поручни. Она полупадала, полубежала, разевая рот в беззвучном вопле, как бывает только в кошмарах. Обнаженное тело было залито кровью. Ее ударили ножом раз двадцать или тридцать, и льющаяся кровь рисовала на ее теле замысловатые узоры. Я вспомнил стихи, прочитанные Кван-Тьеном: «И, если не белая роза она, краснее крови ее красота».

Никто не шевелился, пока Датт словно нехотя не попытался схватить ее, но он оказался слишком медлительным, девушка без усилий увернулась и выбежала в дверь. Теперь я ее узнал: Анни, натурщица Бирда.

— Догнать ее, — приказал Датт своим сотрудникам со спокойной четкостью капитана, швартующего свой лайнер. — Быстро наверх, хватайте Кван-Тьена, разоружите, вымойте нож и спрячьте. Заприте его, затем позвоните пресс-атташе китайского посольства. Ничего ему не говорите, лишь передайте, что он должен оставаться у себя, пока я не позвоню и не договорюсь о встрече. Альбер, воспользуйся моим личным телефоном и позвони в министерство внутренних дел. Скажи, что нам тут нужны полицейские из службы безопасности. Я не хочу, чтобы муниципальная полиция тут шарилась. Жюль, принеси мой чемоданчик и коробку с препаратами и подготовь аппаратуру для переливания крови. А я пойду гляну, как там девушка. — Датт развернулся к двери, потом на миг остановился и тихо добавил: — И привезите сюда Бирда. Немедленно. Пошлите за ним машину.

Он поспешил следом за слугой и дворецким, гнавшимися по лужайке за истекающей кровью девушкой. Та оглянулась и припустила еще сильнее, подгоняемая приближающейся погоней. Она ухватилась за сторожевую будку у ворот и вывалилась на раскаленный пыльный тротуар авеню Фош. Ее сердце качало кровь, и та вырывалась наружу пузырями, надувавшимися и лопавшимися, растекаясь вертикальными струйками.

— Глядите! — услышал я возгласы прохожих.

Кто-то крикнул: «Хэлло, дорогуша!», раздался смех и восхищенный свист. Должно быть, это последнее, что слышала девушка, замертво упав на пыльный парижский тротуар под деревьями авеню Фош. Усатая старая карга, несшая два французских багета, подошла, шаркая стоптанными домашними тапками. Она протолкалась мимо зевак и склонилась над головой девушки.

— Не волнуйся, дорогая, я медсестра, — прокаркала она. — Все твои раны маленькие и поверхностные. — Она зажала покрепче под мышкой хлебные батоны и подергала нижнюю часть лифа. — Всего лишь поверхностные, — повторила старуха, — так что не паникуй.

Она очень медленно повернулась и пошаркала дальше по улице, что-то бормоча себе под нос.