Читать книгу "Правда о первой ночи - Анна Данилова"

– Города пока не видно, одна дорога, и кажется, ей нет конца, столько машин! Никто не соблюдает правил дорожного движения, едут все, словно играючи, как-то несерьезно, водители не уважают друг друга, крутят баранку себе в удовольствие… Обгоняют со всех сторон, подрезают… Страшновато, если честно.

– Здесь, в Стамбуле, самое большое количество аварий в мире, это правда… Много людей гибнет под колесами машин. Быстрая и безалаберная езда – это характерно для турок… Они немного бешеные, нетерпеливые, кровь горячая, кипит… – Она посмотрела на своего турецкого приятеля с усмешкой и в то же время необычайно ласково. Мюстеджеп, бросив на нее немного удивленный взгляд, покачал головой и, словно подтверждая ее слова, увеличил скорость… Черной машины сзади уже не было видно, Ева немного успокоилась.

Серая гладкая лента дороги стала разветвляться, появились сложные развилки, иногда создавалось ощущение, будто мы кружим на одном и том же месте, а потом вдруг ныряем в густую от автомобилей артерию автострады, летящую, как мне казалось, в глубь города, клубящегося где-то впереди, вьющуюся между зелеными пустырями, разрытыми котлованами, а еще через некоторое время стесненную странными домами, три стороны которых состояли из окон, четвертая же, оштукатуренная, была пропитана черной смолой…

Я спросила Еву, зачем турки так уродуют свои дома, на что она ответила коротко и непонятно: для тепла. Вероятно, и ей в свое время на этот же вопрос отвечали так же коротко и непонятно.

Знаменитая городская стена, каменная, толстая, местами разрушенная, а ближе к центру отреставрированная, окружавшая древний город, какой-то своей частью защищала от ветра и непогоды неприглядные цыганские поселения, представляющие собой убогие полуразрушенные хижины с развевающимся на веревках тряпьем…

Когда справа блеснуло море, я не поверила своим глазам – потом я узнаю, что это было Мраморное море! Ева о чем-то оживленно болтала с Мюстеджепом, я же во все глаза смотрела в окно. Стамбул!.. Мимо меня проносились дома, магазины, огромные рекламные щиты, дорога посинела, раскрасилась белыми свежими полосками, в салон ворвался запах большого горячего города и рыбы, небо над нами возвысилось, поголубело… Потом мы куда-то свернули и оказались зажатыми между розовыми и желтыми оштукатуренными домами. На узких улицах, по которым мы проезжали, сочными яркими красками били в глаза лотки уличных торговцев овощами и фруктами: горы бледно-зеленой, молочной спелости нежной капусты, ящики с лимонами, апельсинами, гигантская морковь, картофель, корзины с неизвестной мне зеленью, витрины со спелыми бордовыми и красными яблоками, малахитовыми огурцами с лимонными бантиками отмерших соцветий, вытертыми до блеска пунцовыми помидорами, связки желто-зеленых толстых недозрелых бананов…

И вдруг мы вырулили на мост! «Это Босфор, Валя, смотри…» – кинула мне, как подачку, Ева, и от волнения волосы у меня на голове зашевелились.

Понеслись вперед, оставляя позади себя толпы любителей рыбной ловли с припаркованными вдоль перил роскошными авто… Ева хоть и молчала, но я кожей чувствовала, что она вновь напряжена, что с ней не все в порядке. Я вдыхала полной грудью свежий морской воздух, замешенный на гари выхлопных газов и пыли, и мне почему-то хотелось плакать. Я все еще не могла поверить тому, что я не в России, а в чужом и гигантском городе Стамбуле, что мимо меня проплывают минареты мечетей, пингвинистые, закутанные во все темное, с белыми платками на головах тетки-мусульманки, носатые смуглокожие мужчины, небритые, заросшие, и ни одного, ни одного русского светлого лица!

И тут я услышала густой, смачный, площадный мат – это Ева, заметив в одном из переулков, ведущих к набережной Босфора, черный автомобиль, не смогла сдержать эмоций…

Мюстеджеп прибавил газу, и наш автомобиль на страшной скорости свернул в проулок, промчался несколько метров и, заехав под зеленую живую арку, вдруг замер, едва не уткнувшись в большой розовый куст, – перед нами раскинулся кёшк Наима.

Глава 23

Мюстеджеп не поверил, что за нами увязался «хвост». Он всю дорогу подтрунивал надо мной и смеялся над моей мнительностью, потому что таких автомобилей, черных, длинных «Мерседесов», в Стамбуле тысячи, и номера мы, конечно, не запомнили на такой-то скорости, но мне было почему-то грустно. Вместо того чтобы показывать Валентине город, рассказывать про Стамбул, хотя бы немного побыть в роли гида, я устроила самую настоящую панику, решила, что за нами кто-то следит, едет… А этот, последний «Мерседес», который мы встретили уже неподалеку от дома Наима… Откуда бы ему взяться? Мнительность. Конечно. Если я не уломаю Наима и он не достанет мне пистолет, чтобы я расправилась с Александром и его новой старой подругой, мне придется действовать самостоятельно, я даже знала, к кому обращусь в этом случае. Мнительность, как же… Как тут не быть мнительности, когда я замышляю такое дело… Наим, а ему нельзя лгать, станет отговаривать меня от этого, скажет, что ревность – не самый лучший советник, но убеждать будет недолго. Он поймет, что сама мысль об убийстве сладка, как глоток холодного вина в жаркий полдень, что, только убив Александра, я смогу успокоиться и жить дальше… Поймет и поможет мне с алиби. И Валентину не обидит, поможет ей устроиться в жизни, если со мной что случится…

Наим. Я не видела его почти год. Как-то так получалось, что мы не совпадали – ни в Москве, ни в Стамбуле. Он очень занятой человек, очень… Или же просто не хотел видеть меня? Боялся, что ему будет больно?

Я думала обо всем этом, пока мы неслись сломя голову из аэропорта к нему домой. Мюстеджеп радовался моему приезду, я видела это по его глазам, да и чувствовала, что там, куда мы едем, нас тоже с нетерпением ждут, что наш приезд в этот дом станет праздником.

Мы вышли из машины и, пройдя по дорожке между розовых кустов, остановились перед калиткой – это был один из входов в сад Наима. Мюстеджеп нарочно привез нас сюда, чтобы я успокоилась и не думала больше о преследователе, что даже если он и был, то не понял, к кому мы приехали, в какой из трех, расположенных прямо на берегу Босфора, дом. Сад был тенист, ухожен и благоухал цветами, растущими на клумбах и в многочисленных мраморных чашах. Валентина, потрогав крепкие, словно мускулистые, ветви инжира, приняла его за каштан. Я понимала, что у нее легкий шок в связи с приездом, что она чувствует себя неуверенно, всего боится и больше всего – меня, но в душе обещала себе, что вот сейчас, еще немного, и я, успокоенная, наконец-то смогу уделить ей должное внимание, что я все объясню и расскажу ей, но время шло, мы довольно долго ехали к Наиму, а я так и не смогла найти ни нужных и теплых слов для нее, ни настоящей искренней улыбки, ничего… Вся была как комок нервов. И уже не ревность к Александру, а какая-то непонятная, болезненная усталость сделала меня такой.

Мы подошли к широкой мраморной лестнице, и здесь, среди колонн и растущих в кадках пальм, вдруг увидели павлина! Валентина схватила меня за руку. Впечатлительная девочка.

– Это и есть Наим, – пошутила я, ущипнув ее за щеку.

Глава 24

Подойдя к дому, я увидела сначала павлина, а потом заметила красивого, лет шестидесяти, мужчину, высокого, со светлой кожей и копной снежно-седых волос. Он больше походил на старого еврея, нежели на турка, каким я себе представляла Наима. В его лице проскальзывало что-то птичье, наверное, его делал таким крупный, похожий на клюв, нос, глаза же были темными, спокойными, веселыми. Он подхватил Еву и закружил, прижимая к себе и бормоча что-то на своем птичьем языке… Они оба радовались встрече, Наим поставил свою русскую гостью перед собой и долго смотрел, словно не мог наглядеться, нарадоваться.