Читать книгу "Это Вам для брошюры, господин Бахманн! - Карл-Йоганн Вальгрен"

Дождь лил теперь как из ведра, прохожие исчезли, даже машины и те куда-то запропастились – движения почти не было. Надо идти домой, подумал я, там меня ждет Бахманн, а здесь – неизбежная простуда. Дома – пишущая машинка, здесь – мокрые ноги. Что ж, выбор несложный, только сумасшедший мог бы выбрать промокшие ноги, только полный идиот мечтает простудиться, в то время как у него есть простой выход – сесть за стол и писать письмо. Не забудь, уговаривал я себя, ты должен пойти домой и закончить письмо господину Бахманну, это единственный разумный поступок в твоем, прямо скажем, пиковом положении, сделай это именно сейчас, когда Провидение немного ослабило свою мертвую хватку, когда эпистолярная муза глянула на тебя благосклонно, рассуждал я, приближаясь к своему подъезду, никаких колебаний, садись за машинку, из-под ее валика выползали когда-то страницы всех твоих пяти романов, само Провидение послало тебе Бахманна с его странной брошюрой! Тебя же никто не заставляет поступиться своим скепсисом, ты можешь злословить по поводу этой брошюры сколько влезет, но отблагодари провидение! – с внезапным оптимизмом решил я, поднимаясь по лестнице, – допиши письмо этому загадочному издателю дурацких брошюр, Бахманну, и Провидение тебе поможет, эпистолярная муза тебе поможет, ты будешь стократ вознагражден, ветер поменяет направление (тут я открыл дверь), ветер поменяет направление, и ты сможешь опять заняться тем, что составляет смысл и цель твоей жизни, единственным, что тебе интересно, за что ты охотно отдал бы руку, две руки, даже три руки, если бы у тебя они были, ты будешь писать романы и песни, сказал я себе, закрывая за собой дверь, но сначала зайди в ателье жены и узнай, почему в доме так тихо.

Постояв немного и пробормотав сам для себя несколько ободряющих аргументов, я набрался мужества, открыл дверь и обнаружил, что комната моей жены совершенно пуста – исчезли не только предметы, так сказать, ее искусства, но и одежда, чемоданы, паспорт, банковские тетради и ее любимые книги. Наверное, где-то есть письмо, подумал я и тут же увидел это письмо – оно лежало на столе, две страницы, все предсказуемо в каждой точке с запятой, все мои грехи по пунктам, она меня оставляет, подумал я и в тот же миг прочитал – я тебя оставляю. Она не силах больше это выдержать, предположил я, ну конечно, вот же написано: я не в силах больше это выдержать, я свяжусь с тобой попозже, чтобы решить вопрос с нашим совместным займом, – я старался представить себе содержание каждой следующей фразы и ни разу не ошибся. Боже мой, насколько все предсказуемо, подумал я, есть ли на свете что-либо более предсказуемое, чем такого рода письма, но меня ждет другое письмо, куда более важное – мое письмо этому мистическому Бахманну! Я мысленно засмеялся, пошел в свой кабинет и заправил в каретку чистый лист. Ну что же, вернемся к вашим вопросам, Бахманн, написал я не задумываясь, вернее, не к вашим вопросам, а к моим ответам. Я не хочу вас смущать тем фактом, что меня только что покинула жена, как раз в процессе работы над этим письмом, покинула, потому что ее науськали мои враги, ее, так сказать, духовные родственники, вот так обстоят дела на моем фронте, Бахманн, написал я Бахманну. На вашем же фронте все ясно, я имею в виду ваш брошюрный проект, который мне по-прежнему кажется весьма и весьма подозрительным, но в нем есть и положительная сторона: этой вашей брошюрой вы понуждаете меня рассказать наконец правду об этой стране, которую вы недавно с непростительной наивностью приняли в ваш Союз. Касался ли я уже вопроса о телевизионных сериалах в этой стране? – написал я, – мне кажется, пока еще нет, так что у вас все впереди. Поверьте мне, Бахманн, ни в одной другой стране мира нет таких неописуемо отвратительных, просто-напросто унизительных для человека развлекательных сериалов, так называемых мыльных опер, они просто задуманы с целью вытравить последние капли человеческого достоинства в моем и без того умственно разоренном отечестве. Это выходит за пределы человеческого понимания, написал я Бахманну, это выходит даже за те пределы, которые и так уже находятся за пределами человеческого понимания, сами слова «пределы» и «понимание» теряют смысл, там уже никакие измерения не действуют. У меня, к примеру, начинается рвота, едва я слышу заглавную мелодию к одному из этих так называемых развлекательных сериалов. Как-то раз, написал я Бахманну, я, с благой целью вскрыть еще один гнойник из множества, поразивших мое отечество, дома у одного из приятелей включил телевизор, но как только появились титры сериала, у меня началась рвота, совершенно неукротимая, я полностью опустошил желудок, но даже несмотря на то, что желудок был уже пуст, рвотные спазмы продолжались и продолжались, так что я, чтобы не потерять сознание, был вынужден съесть полбатона хлеба – чтобы было, чем рвать, чтобы дождаться, пока закончится приступ рвоты. Это произошло, написал я Бахманну, не ранее чем через полчаса, причем рвота сопровождалась страшными судорогами; рвота кончилась, а судороги продолжались. Вы даже не догадываетесь, Бахманн, написал я, до какой степени глупы эти сериалы, их глупость просто-напросто бездонна, мало этого, они специально рассчитаны на то, чтобы окончательно превратить население в сборище дебилов, чтобы вытравить из сознания людей все, что представляет хоть какую-то ценность – искусство, философию, красоту, мораль, – чтобы окончательно поработить нацию ментально, превратить людей в зомби, готовых тут же умереть в своих гостиных с именем самого умственно отсталого актера на устах. В одном из этих сериалов, написал я Бахманну, весь сюжет разворачивается в некоем пароходстве – причем этот сериал считается одним из лучших! – самые знаменитые актеры страны соревнуются, как бы наиболее мучительным способом убить последнее, что осталось от духовного мира. Неописуемо бессвязные интриги, идиотский диалог, шутки, которые не способны никого рассмешить даже под дулом пистолета, даже под дулами целого расстрельного взвода, одним словом, уровень, который доступен и даже легко может быть превзойден десятком плюшевых мишек в вашей стране, и все это в сочетании с образцово беспомощной операторской работой, настолько беспомощной, что она заслуживает специального приза – за беспомощность. Микрофоны видны в кадре, слышен кашель режиссера, слишком много курит, наверное… и эта мыльная опера, что-то там о пароходстве, представляет собой шедевр искусства по сравнению с полудюжиной других, где дело происходит в универмаге, больнице, психиатрической клинике, ветеринарной клинике или где-то там еще, я так и не понял где – из-за приступа рвоты. Эта последняя, ветеринарная, особенно убога, это какой-то рекорд духовной нищеты, она настолько невыносима, что начинаешь жалеть, что вообще появился на свет. Независимо от степени вашей личной извращенности или безвкусия, Бахманн, вы не можете себе представить что-то настолько бесконечно извращенное и безвкусное, как так называемые мыльные оперы в моей стране, это даже теоретически немыслимо представить, что может существовать что-то настолько скверное и извращенное, но они же существуют, Бахманн, их же снимают, они же существуют! Отсутствие актерского таланта таково, что можно защитить десяток тысячестраничных диссертаций по этой теме. Полное отсутствие режиссерских способностей. Это что-то настолько мерзкое, Бахманн, что просто начинаешь сомневаться, все ли у тебя в порядке с органами чувств.

Но не думайте, Бахманн, написал я Бахманну, что вы найдете утешение в каком-нибудь из театров этой страны, что вам удастся насладиться тем, что в вашей стране принято называть драматическим искусством, я подчеркнул эти слова, – об этом просто забудьте. По вечерам в театрах моей страны на сцену выходят те же самые актеры, которые совершенно бесстыдно снимаются в вышеупомянутых мыльных операх, они насквозь пропитаны безграничным бездушием вышеупомянутых мыльных опер. Они подвергают зрителя истинной пытке, потому что у вас нет возможности со вздохом облегчения нажать кнопку дистанционного управления и выбросить их из вашего мира. Эти монстры, эти палачи театрального искусства со всех сцен моей страны продолжают измываться над зрителями, и их усилия не остаются без награды – пресса объявляет их национальными героями и гениями. Они абсолютные дилетанты, написал я, они понятия не имеют, что это такое – игра актера, им не веришь, им просто отказываешься верить, потому что верить им невозможно, люди хохочут во всю глотку, когда они пытаются играть трагедию, и плачут от стыда, когда они пытаются рассмешить их тем, что они называют комедией. Представьте себе, Бахманн, вы только представьте себе, именно так это выглядит на вечерних спектаклях в театрах моей страны: полное непонимание, публика смеется, когда она должна плакать, и наоборот. А актеры продолжают, словно бы так и быть должно, словно бы это совершенно нормально, что их не понимают от первого и до последнего акта, словно бы ничего особенного в этом и нет – играть спектакль для публики, которая плачет, когда надо смеяться, они в этом не находят ничего странного – подумаешь, непонимание, ничего особенного, и так сойдет, шоу должно продолжаться, думают они скорее всего, а главное – стоять в свете рампы и притворяться, что ты что-то понимаешь в актерском искусстве, хотя даже они должны были бы сообразить, что если публика смеется вместо того, чтобы плакать, и плачет вместо того, чтобы смеяться, тут что-то не то. И так они продолжают десятилетиями, написал я Бахманну, они просто теряют рассудок от гордости и возбуждения, и, когда занавес в конце спектакля падает, им совершенно не важно, что вся концепция спектакля пошла псу под хвост, что они смешили публику трагедией и вгоняли в депрессию комедией, они кланяются, благодарят за овации и принимают полусгнившие букеты, словно бы ничего и не случилось, – и знаете что, Бахманн? – написал я Бахманну, их вызывают чуть не двадцать раз, а потом появляется и режиссер, которого может немного удивлять, что публика смеется над тем, что было задумано как трагедия, или плачет над тем, что лично ему представлялось комедией, но ничего, он тоже радостно возбужден, возможно, в эти минуты он считает себя гением, которому благодаря его гениальности удалось превратить трагедию в комедию и наоборот, хотя так и не было задумано, но превращать провал в достижение – это, так сказать, несущий элемент в этом раю дилетантизма, и в результате все счастливы – неописуемо скверные актеры, неописуемо бездарный режиссер и неописуемо тупая и необразованная публика. Браво! – вопит чернь с балконов и из партера, какая превосходная комедия, мы за всю жизнь ни разу так не смеялись, и актеры, совершенно пьяные от экстаза, сохраняют хорошую мину в этой скверной и злой игре, они согласно кивают: какая замечательная комедия! – хотя были совершенно уверены, что играют трагедию! Так что, в конце концов, что за разница, написал я Бахманну, все же довольны, все получили, что хотели, несмотря на полное, доходящее до абсурда, непонимание. Кстати, положение могло бы измениться к лучшему, во всяком случае, мучения не были бы такими невыносимыми, если бы в этой стране нашелся бы некто, кто был бы в состоянии поставить и сыграть что-то другое, не только сугубо реалистические драмы, комедии и трагедии, но для этого, кроме способностей, нужны и определенные исторические знания, а их-то как раз и нет. В этой стране, написал я Бахманну, царит странное убеждение, что с 1910 года не появилось ни одной пьесы, они, похоже, уверены, что драматурги – это особая раса, вымершая по непонятным причинам вместе со своим позапрошловековым натурализмом, может быть, их поразил какой-нибудь вирус, против которого у них не было иммунитета.