Читать книгу "Рокоссовский. Терновый венец славы - Анатолий Карчмит"

— Чем же этот день врезался тебе в память?

— В этот день, Костя, во время преследования вражеской пехоты был в упор убит Юшкевич. — Белозеров взял папиросу, закурил и, помолчав, добавил: — Он умер на моих руках… Мы похоронили его в братской могиле под Перекопом.

— Да, — с грустью произнес Рокоссовский. — Жаль, что он не дожил до наших дней.

— Когда я его поднял, он уже умирал, — говорил Белозеров с хрипотцой в горле. — Прежде чем закрыть глаза, он произнес: «Передай Косте Рокоссовскому, что…» И дальше фраза оборвалась.

У Рокоссовского подкатил комок к горлу. Он встал, поднял бокал и глухим, будто чужим, голосом, с резким польским акцентом, сказал:

— Если бы не Адик Юшкевич, меня бы скорее всего здесь не было. Это он, нашпигованный революционными идеями, увлеченный примером польского генерала Домбровского[7], сделал меня борцом за свободу угнетенного народа. В затишье между боями в Первую мировую войну мы много с ним говорили о равенстве, братстве, о свободе и чести, читали Байрона, Мицкевича. Он был старше, опытнее и удерживал меня от опрометчивых поступков. А ведь на фронте я творил немало глупостей: козырял своей смелостью, мог встать во весь рост на бруствере окопа и грозить кулаком в сторону немцев, не всегда ладил с командирами, склонными к самодурству, — зачастую рискованно лез на рожон. Мне иногда кажется, что он оставил мне частицу своего доброго сердца. Пусть же для сироты поляка Юшкевича русская земля, за которую он пролил много крови и отдал свою жизнь, будет отцом и матерью, мягкой и нежной, как пух. За память об этом великолепном человеке. — Несколько подумав, Рокоссовский закончил тост по-польски: — Ту bediez, drogi przyjacielu, fascynowac nas zawsze[8].

Друзья выпили вино, не чокаясь бокалами, и молча сели.

4

Хотя сегодня и был выходной, но дом начал просыпаться рано. Где-то был слышен высокий голос женщины, глухо стукнула дверь, в верхней квартире тихо звучала музыка.

Друзья улеглись и еще некоторое время вполголоса говорили, пока их окончательно не сморил сон.

Рокоссовский спал всего лишь четыре часа. Скитания по дорогам войны, постоянные учения, тревоги, ночные занятия приучили его к спартанскому образу жизни и выработали привычку к короткому, но глубокому сну. Он взглянул на торчащие из-под одеяла ноги, которые не помещались на диване, и усмехнулся.

В комнате было тепло, уютно, на столе тикал будильник, а через открытую дверь из спальни слышался мощный храп Белозерова. Рокоссовский заложил руки за голову и начал думать о вчерашнем разговоре. Рассказ Андрея о гибели Юшкевича не выходил у него из головы. Его мучил вопрос: что хотел сказать ему Адик в последний миг в своей жизни? Теперь этого не узнает никто.

Рокоссовский никогда не мог представить себе Юшкевича мертвым. Ему всегда казалось, что он где-то энергично делает свое дело, что-то доказывает, с кем-то спорит или же в кругу друзей рассказывает остроумные анекдоты.

— Ты уже проснулся? — Из соседней комнаты вышел Белозеров. — Я, наверное, задал храпака?

— Я спал как убитый и ничего не слышал, — улыбнулся Рокоссовский.

Вскоре они позавтракали, закурили и продолжали разговор.

— Итак, в 1924 году ты уволился из армии, — начал Рокоссовский. — Затем закончил педагогические курсы и преподавал в школе немецкий язык.

— Да, в районном центре, на Волге. Почти четыре года учил детей. Потом меня выбрали секретарем райкома, в 1931 году послали учиться в Высший коммунистический институт просвещения России. Это был первый набор. После трехлетней учебы тружусь в Наркомате просвещения.

— Что ж, достойная профессия.

— Она мне нравится.

— Каково направление твоей деятельности?

— Коммунистическое воспитание студенческой молодежи, — ответил Белозеров и, глядя в глаза Рокоссовского, спросил: — Какое ты вынес впечатление от чрезвычайного съезда?

— Как тебе сказать? — задумался Рокоссовский. — В основном все гладко и хорошо, если можно так выразиться, без сучка и задоринки. Но…

— Что «но», договаривай.

— Мне показалось, что многовато шуму и трескотни. Ведь мы принимали сугубо деловой документ — Конституцию России. На митинге такой пафос сошел бы с рук, а на съезде был явный перебор… Хотя стоит ли об этом говорить?

— Стоит, Костя, стоит, — загорелся Белозеров. — Я прекрасно понимаю, о чем идет речь. Знаешь, мой дорогой, внутренняя и внешняя обстановка архисложная. Пойми, Костя, она требует твердой руки. У руля партии и государства должен стоять вождь, кристально чистый человек с бесспорным авторитетом. Именно таким человеком и является товарищ Сталин.

— Возможно, — кивнул Рокоссовский.

— Да, если хочешь, у вождя должна быть неограниченная власть. Только тогда мы победим империалистов и внутреннюю гидру всех мастей, — Белозеров говорил непримиримо, напористо, видимо, мысленно представлял, что перед ним сидит студенческая аудитория.

Рокоссовский никак не мог уловить, отчего это — от чрезмерной уверенности в своих убеждениях или от старания убедить и его в том, во что он сам самозабвенно верит. Напрасно, он тоже член партии и без колебаний готов отдать жизнь за самое справедливое общество на земле — коммунизм.

— Каждое теоретическое положение Сталина, — продолжал Андрей воодушевленно, — связано с конкретными запросами и потребностями социальной практики. Преподавателям, ученым он всю теорию марксизма-ленинизма преподнес прямо на блюдечке. Посуди сам: три основные черты диалектики, четыре этапа развития оппозиционного блока, три основные черты материализма, три особенности Красной Армии и т. д.

Белозеров закурил, его матовое лицо, оживилось, глаза возбужденно горели.

— Если бы мы не имели такого вождя, как Сталин, то самые справедливые, всечеловеческие идеи партии попадали бы в холодную почву и прорастали бы слишком медленно или же вовсе погибали. А это непозволительная потеря времени.

— Вижу, ты зря время не терял. — Рокоссовский ткнул себя указательным пальцем в лоб. — Подкован на все четыре ноги.

— А ты посмотри, Костя. — Похвала подмаслила увлеченность Белозерова. — Как же мастерски наш вождь ведет полемику с идейными оппонентами, какое красноречие, хлесткость выражений: «болтун», «клеветник», «путаник», «невежда», «пустозвон». Он употребляет эти слова по-народному и без всякого смущения. — Он окинул взглядом чуть растерявшегося Рокоссовского. — Как, я тебя убедил?

— Ты напрасно, Андрей, меня убеждать не надо. Ты знаешь об этом не хуже меня.