Читать книгу "Правда танкового аса. "Бронебойным, огонь!" - Василий Брюхов"

Лето 1944 года выдалось жарким. Нещадно палило солнце, вся живая растительность выгорела. Густая серая пыль поднималась вверх даже при движении одиночного солдата. Танки же на занятиях взвинчивали целые столбы пыли, которая проникала во все щели, забивала легкие, оседала на лицах, смываемая каплями пота, застывала грязевыми подтеками на шее. В прифронтовой полосе до самого Прута все население было выселено. Вокруг – необъятные просторы заброшенных полей, садов, разрушенных деревень. Это позволяло нам свободно, без ограничений, учить личный состав военному делу. Особое внимание комбат Отрощенков уделял тактике и огневой подготовке. Он любил этот предмет и прекрасно разбирался во всех тонкостях боя. Часто комбат ставил командиров танков, взводов, рот в сложные условия, добиваясь, чтобы каждый проявлял творчество и инициативу. На выдумки он был большой мастер.

Для очередных зачетных стрельб из танков штатным снарядом подобрали закрытую местность. Выставили оцепление, расставили мишени, загрузили боеприпасы. В первую смену стреляли я, Гуляев и Максимов. Мы заняли свои места, последовала команда: «К бою!» Танки рванулись вперед, пересекли линию открытия огня. Коля и я с первого выстрела поразили свои цели – деревянные мишени разлетелись в разные стороны. Пока Гуляев отыскивал свою цель и наводил пушку, Коля вторым снарядом разбил его мишень, а третьим снарядом ударил по стоящему в створе мишеней дереву, которое осело и повалилось. Отстрелявшись из пулеметов, мы вернулись на исходный рубеж и по сигналу «Отбой», забрав стреляные гильзы, пошли на доклад к комбату. Иван Гуляев не на шутку рассердился и на ходу зло ворчал на Максимова. А тот как ни в чем не бывало спокойно шагал и отшучивался: «Нужно стрелять, а не ворон считать». Выслушав доклад, Отрощенков отругал Максимова, назвав его «хулиганом на огневом рубеже». Однако затем он похвалил его за отличную стрельбу и снял с руки часы, вручив их Коле. В этом был весь Сергей! Он, как никто, чувствовал и знал, сколь мала дистанция между командиром и солдатом в бою, как много значит человеческое отношение и боевое товарищество.

Однажды под Яссами у меня на руке раздулся большой карбункул. Опухоль опустилась вниз и дошла до пальцев. Не выдержав адской боли, я пошел в санчасть. Заправлял ею старший фельдшер батальона старший лейтенант Василий Демьянович Колесниченко. Это был немолодой, но удивительно деятельный медик. Он осмотрел руку и сделал заключение: нужно идти в медсанвзвод бригады или и медсанбат корпуса.

– Доктор, нету мочи терпеть, делай что хочешь, но помоги, – взмолился я.

– Ладно, помогу, но будет очень больно, терпи, – согласился фельдшер.

Взяв опасную бритву, он протер ее спиртом, обжег на пламени спиртовки и, обработав руку, властно потребовал: «Отвернись и терпи!» Крепко сжав мою руку, он чиркнул по карбункулу бритвой, но разрезать не смог. У меня помутилось в голове, я был на грани потери сознания, кровь брызнула и залила руку. «Терпи!» – грозно прорычал Колесниченко и вновь полоснул бритвой. Карбункул раскрылся. Очистив рану, положив тампон, Колесниченко перевязал руку и сочувственным голосом сказал: «Теперь иди в роту, усни. Отдохнешь, и все пройдет». Как пьяный, я побрел к танку, ругая и проклиная «коновала» за варварскую операцию. По пути я заметил, что в тени огромного дерева грецкого ореха лежит дивчина. Несмотря на отвратительное самочувствие, я подошел и заговорил с ней. Она приподнялась на локтях, и тут я обнаружил, что она на пятом или шестом месяце беременности. Девушку звали Мария Мальцева, она служила санинструктором в зенитно-пулеметной роте. Я ее ни о чем не спрашивал, но мне ее стало очень жалко: «Какой-то негодяй обрюхатил и смылся!»

К утру мне стало гораздо легче… Колесниченко помогал людям, делал маленькие операции, устранял вывихи и снимал боль. Это был природный целитель: беспокойный, бескорыстный и доброжелательный. Колесниченко хорошо учил санинструкторов. В бой они шли на танках командиров рот, а он шел вместе с комбатом. Это позволяло быстро оказывать первую медпомощь раненым и обгоревшим танкистам, спасать их от неминуемой гибели. Колесниченко много раз был ранен, но непременно возвращался в свой батальон, где ему всегда были рады. После очередного ранения, уже после войны, он вернулся в батальон и погиб уже в Австрии, в автомобильной катастрофе.

Иная обстановка была во 2-м танковом батальоне. Здесь сменилось почти все командование. Не пробыв в должности и месяца, убыл обратно в корпус комбат капитан Личман. Комбатом стал старший лейтенант Николай Иванович Матвеев, бывший замкомандира 1-го танкового батальона. Комбат был невысокого росточка, это был симпатичный и добродушный офицер. Он быстро вырос в бригаде, но не имел опыта и навыков управления. Поначалу командовал он робко и нерешительно, с трудом мог употребить власть. Плохую услугу оказывал ему замполит Шлыков, доносивший в политотдел бригады по любому поводу. Было известно, что он собирал «досье» на комбата и его замов. Подполковник Негруль, морщась, читал его донесения, упрекал в доносительстве, но ничего поделать не мог. Таких людей, как говорят, могила исправит. В батальоне создалась нервозная обстановка, а это отражалось на ходе боевой подготовки, воинской дисциплине и состоянии дел в целом. Полковник Чунихин и подполковник Негруль быстро поняли это. Комбриг целыми днями находился в батальоне, помогал Матвееву разобраться в обстановке, учил комбата планированию работы, формам и методам обучения и воспитания личного состава. Большую работу провели штаб бригады и особенно начполитотдела. Постепенно положение в батальоне стало выправляться: капитан Шлыков притих.

3-й танковый батальон располагался в некотором отрыве от штаба бригады. Дела в батальоне шли нормально и не беспокоили командование бригады, поэтому они редко бывали там. Этим воспользовался комбат майор И.Е.Бузько. Природа щедро наградила этого баловня судьбы пышущим здоровьем, но обделила разумом. Могучего телосложения, высокий и красивый, 29-летний майор был неотразим. Девчонки заглядывались на него, он это чувствовал и нагло пользовался их доверием. По натуре Бузько был груб, заносчив и необуздан. Он любил бахвалиться: «Пидымо у бой, усех награжу ордэнами, а сам буду Героем». С замами отношения у него не сложились, а с личным составом он заигрывал, хотел показаться рубахой-парнем и страстно желал, чтобы его называли Батей. Но не получилось – солдат сразу чувствует фальшь.

Чем дальше, тем больше Бузько распирала дурь. Больше всего он любил кутежи и женщин. Если мимо расположения батальона проходила девушка в форме, он надевал летную кожаную куртку и командовал: «Пэтро, скажи, шо ее пилковник вызываем». Девчонка с ходу приводила себя в порядок и ускоренным шагом входила в землянку. Он, вальяжно развалившись, приглашает: «Сидай, сидай, мылая, когда тэбе пилковник приглашае. Пэтро! Накрой стол!» Пэтро вмиг исполняет, Бузько угощает, сыплет комплименты. Девчонка смущается, не может отказаться от его угощения, и, пожалуй, не было случая, чтобы какая-либо из них устояла перед ним… Часто после попойки Бузько просил: «Спырту!» Замы прятали спирт и старались не давать ему этого зелья. В одну из ночей он вызывает к себе помпохоза и приказывает: «Спырту!» Тот отвечает: «Спирту больше нет».

– Нэма?

– Да, товарищ майор.