Читать книгу "Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью - Сьюзен Спенсер-Вендел"

Я тут же помчалась к ним. Мама лежала в смотровой с тазиком в обнимку. Она была в красной рубашке, в джинсах и… вся желтая.

Глаза. Лицо. Даже руки были желтые.

При этом всего неделю назад мама чувствовала себя лучше некуда. В свои семьдесят один она ежедневно проходила пешком по нескольку миль. Причем знала всех, кто жил вдоль ее маршрута, так как завела эту привычку давно. В своей церкви она вела занятия физкультурой. Она правильно питалась, не пила спиртного и в жизни не выкурила ни одной сигареты.

Человека такой чистой жизни, как она, еще поискать. Принимать тайленол от головной боли ее приходилось заставлять чуть не силой. Мама была такой здоровой, что у нее даже врача не было.

Желтуха обычно сопровождает проблемы с печенью. Но мама никогда не пила алкоголя и не вступала ни в какие предосудительные связи, так откуда у нее серьезные проблемы?

— Что-то сдавливает желчную протоку, — говорил мне папа. — Что-то внутри поджелудочной. От этого она такая желтая.

— Рак поджелудочной? — ляпнула я.

— Я не знаю. Надеюсь, что нет, — твердым, как всегда, голосом, отвечал папа.

Врачи сказали нам, что единственный способ узнать наверняка — удалить новообразование немедленно. Операция едва не убила ее — дважды. Четыре месяца после того, как ей разрезали живот, моя мать не покидала больницы и не отключалась от системы жизнеобеспечения.

Временами, пока она лежала в отделении интенсивной терапии, состояние ее было таким тяжелым, что нам случалось вскакивать и спешить к ней среди ночи. Сколько раз я держала мой айфон у ее уха и проигрывала ее любимый гимн «Святая земля», уверенная, что ей не пережить этот день.

Был момент, когда Стефани, папа и я обсуждали ее похороны. «Я хочу, чтобы это было торжество Жизни, а не смерти», — сказал папа.

Стефани и сейчас вспоминает, что не видела картины печальнее, чем когда я ковыляла на слабеющих ногах по больничному коридору, спеша добраться до матери, пока та не истекла кровью и не умерла.

Мама выжила. Для меня и тех немногих, кто видел ее подключенной к аппарату искусственного дыхания, когда она не могла дышать сама, — это было чудом.

Это было страшное время. Жестокое, напряженное. Время, когда мы боялись худшего. Я тогда неделями не спала и днями ничего не ела.

А еще это было время размышлений, ведь когда оказываешься у постели смертельно больного близкого человека и ты сам смертельно болен, поневоле задумаешься. Я представляла на смертном одре себя, окруженную всеми этими трубками, аппаратом, дышащим за меня, несчастными близкими. Когда пришло время принимать последние решения, оказалось, что папа понятия не имел, чего хотела бы мама. А уж со мной или Стефани она и подавно ничего подобного никогда не обсуждала.

Я решила, что не хочу заставлять свою семью проходить через все это. Решила, что сама продумаю все заранее, в деталях. Распоряжения врачам. Хоспис. Завещание.

«Мне не надо никаких трубок для кормления, — сказала я Джону, увидев и понюхав мамины. — Не хочу, чтобы меня заставляли жить, когда врачи скажут, что самое гуманное — дать мне умереть».

А еще это было время преданности. Время, когда я, папа и Стефани, которые не отходили от постели мамы, были вместе. Подавленный горем, папа говорил со Стефани и со мной больше, чем когда-либо раньше. Наше семейное единение произошло там, у маминой больничной койки.

Также те дни напомнили мне о том, какое это счастье — иметь семью. Я чувствовала любовь своих близких и черпала в ней силы. Эти люди были в моей жизни всегда.

И Тея тоже всегда была частью моей жизни. Она была мне матерью. У ее постели я ощутила такую близость к ней, какой не испытывала уже давно. Страдая ее страданиями, я поняла, как много она для меня значит.

Юрта

Моя поездка на Юкон с Нэнси была назначена на октябрь, через месяц после того, как мама попала в больницу. Путешествие всей жизни, которое едва не сорвалось. День отъезда приближался, а маме становилось все хуже. Я не могла бросить ее.

А потом мама пошла на поправку. Ее состояние стабилизировалось, и она разрешила мне поехать. Ей хотелось, чтобы я увидела чудо полярных огней, и она знала, как много значит для меня Нэнси.

Но я не говорила ей, что по дороге собираюсь сделать остановку еще в одном месте.

Из Южной Флориды нет прямых рейсов на Ванкувер, где мы могли бы сесть в другой самолет, до Арктики. Сообразив это, я решила лететь через Сан-Франциско. Там мы с Нэнси навестим Эллен, а потом полетим в Канаду.

Эту часть нашей поездки я сохранила в секрете от моих родителей. Слишком трудно будет объяснить все это, кроме того, я не хотела причинять боль маме.

А еще мы с Нэнси решили, что в этой поездке не будем жмотничать.

— Жизнь слишком коротка, чтобы останавливаться в дешевых отелях, — сказала я.

В Ванкувере мы заказали номер в «Четырех сезонах». А в Сан-Франциско взяли машину с шофером, чтобы он покатал нас по городу, а потом отвез к Эллен, до которой было час езды.

Нашего шофера звали Ирвинг. На нем был черный костюм и черная шоферская фуражка, но вид у него был такой, как будто он только вчера получил права. Правда, он заверил нас, что не первый год колесит вдоль залива. И что у него есть навигатор.

Так мы втроем и мотались по Сан-Франциско: прокатились вдоль залива, выпили ирландского кофе в кафе «Буэна Виста», съездили в Чайна-таун.

Повернув за угол, мы вдруг увидели скалистый остров в лазурных волнах.

— Ух ты! Это что, Алькатрас? — спросила Нэнси.

— Понятия не имею, — ответил Ирвинг.

Мне доводилось слышать о таких созданиях — юнцах, выросших с джи-пи-эс-навигатором под носом и напрочь лишенных чувства пространства и направления. Не видящих мира вокруг себя, а воспринимающих его исключительно через какой-нибудь дисплей. Но не узнать Алькатрас, прожив годы во Фриско? Смешно!

У Нэнси были виды на обед в некоем ресторане Чайна-тауна, который ей рекомендовали друзья. Мисс Гугл-камера редко забывает места, где ей доводилось есть (и уж тем более никогда не забывает поесть). Годы спустя она может с благоговением вспоминать хрустящий пастернак, которым были посыпаны равиоли с сырно-шпинатовой начинкой в мятном масляном соусе. И горе тому, кто осмелится прервать ее ежедневное гастрономическое па-де-де!

Я заранее предвкушала повтор моего последнего обеда в Чайна-тауне: дим сум, поданный со всеми подобающими подробностями, — корзиночки и тарелочки с горячими и холодными закусками в виде канапе на один укус, и все это на белой льняной скатерти.

Но «Сэм Ву» оказался не тем местом.