Читать книгу "О стыде. Умереть, но не сказать - Борис Цирюльник"

Следует различать сексуальное насилия и сексуальное домогательство. В случае насилия вся память пронизана ощущением пережитой жестокости, что приводит к чрезвычайно легкому повторению посттравматического синдрома, тогда как в случае с домогательством именно ощущение того, что тебя предали, заставляет жертву молчать и порождает у нее чувство стыда. Нередко действия насильника вынуждают ребенка воспринимать любой нежный жест извне как часть сексуального акта, тождественного предательству, совершаемому семьей по отношению к жертве: «Друг (семьи) — очень милый… раз за разом фотосессии становились все более „выразительными“… Мама была недовольна, когда мы успевали взглянуть на сделанные фотоснимки. „Это нехорошо“, — говорила она… но ни она, ни мой отец никоим образом не захотят портить свои отношения с этим мужчиной и его женой: дружба — святое. Этим летом они даже поедут вместе с нами отдыхать»[107]. Предательство родителей, отсутствие защиты с их стороны порождает в душах детей больше переживаний, чем сексуальное насилие как таковое[108].

Признание оказывается менее трудным, если пережившая травму получает поддержку семьи, друзей и общества, способных разделить с ней эмоции и таким образом запустить процесс[109]ментализации[110]. Подобный контекст помогает справиться с несчастьем и вновь занять место среди других. Невозможность признаться почти всегда порождает отсутствие поддержки. Изнасилованная женщина думает, что о произошедшем с ней рассказать невозможно, поскольку тем самым ей придется создать у себя в голове образ опороченной, униженной, вызывающей отвращение. И она стыдится того, что может сформировать этот отталкивающий образ в представлении других о себе. Тогда она выбирает молчание — индивидуальный способ защиты.

Восставший призрак все еще способен поражать

Когда Жеральду исполнилось семнадцать, с ним случилось нечто странное. Его усыновила семья, отношения внутри которой не всегда были радужными, но, по крайней мере, он мог посещать занятия в лицее. Однажды он сидел в кухне и занимался, склонившись над книгой; в этот момент позади него появился приемный отец и неожиданно поцеловал его в шею. Удивленный Жеральд вскочил и получил сильную пощечину, сопровождавшуюся словом «Педик»; потом отец ушел. Жеральд снова уселся и принялся за чтение. Размышляя впоследствии над произошедшим, он удивлялся необычному поведению мужчины, носившему явный сексуальный оттенок, и особенно безразличию, которое он сам испытывал каждый раз, когда его «отец» пытался к нему приставать.

Двадцать лет спустя, отправившись в кинотеатр посмотреть датский фильм «Фестен», главной темой которого был инцест, Жеральд наконец понял смысл того, что же тогда происходило. В фильме, как и в его собственной жизни, любой огласке препятствовало стремление сохранить семью. Друзья Жеральда, с которыми он обсуждал фильм, объяснили ему, что «страшная тайна» могла бы разрушить семью и вызвать психозы у внуков. Жеральд подумал, что его приемная семья, возможно, уже пострадала от этих странных действий, прежде чем возник сценарий «поцелуй — пощечина — оскорбление». Он попытался представить, что могло произойти, решись он обо всем рассказать. Вероятно, его приемная мать не поверила бы ему — она хотела сохранить то, что еще оставалось от ее брака. В этом случае Жеральд был бы обвинен в клевете. «Как ты можешь говорить столько дурного об отце после всего, что он для тебя сделал?» — разумеется, сказала бы она. И Жеральда могли бы забрать из этой семьи, где его так часто оскорбляли. Однозначно, признание спровоцировало бы взрыв внутри семьи. У матери не было никакой профессии, а проблемы восьмилетней Вивианы — родной дочери, испытывавшей психологические трудности, — стали бы еще заметнее. Жеральд чувствовал свою ответственность перед семьей и согласился жить, ощущая собственную вину.

Рассказав о случившемся, он бы все сломал, обрек бы всех домашних на страдание. Промолчав, он не дал семье развалиться. Но, чтобы защититься, он должен был выстроить с близкими холодные отношения: вежливый, молчаливый, загадочный, не желающий никому довериться — это позволило ему идти своей дорогой, не раня других и разрешая ранить себя. Избегание связей выступило своеобразным болеутоляющим, помогая Жеральду адаптироваться к нездоровой атмосфере нового дома.

Со временем Вивиан стала матерью двух детей, и они, когда немного подросли, месяц за месяцем жаловались на своего отца — безразличного к ним, порой находившегося под действием алкоголя и дурно обращавшегося с домочадцами. Суд доверил детей бабушке и дедушке, которые приняли их с любовью. Избежав ада, в котором они находились, живя в доме матери, оба ребенка обожали новых опекунов, сделавших все для их спокойствия. Они выучились и создали свои семьи, боготворили деда и сделали все что могли (и даже больше) для матери, постоянно испытывавшей нужду. Ни один из них не стал психотиком. Случилось бы с ними нечто подобное, если бы двадцатью годами ранее Жеральд отправился в комиссариат полиции?

Общие законы, имеющие ценность для коллектива, не обязательно отличаются той же ценностью для каждого индивида, входящего в этот коллектив. В целом женщина, пережившая насилие вне семьи, быстрее вновь обретает достоинство и устойчивость, если до случившегося у нее были доверительные отношения с родными, да и после они поддержали бы ее. Мальчики, пережившие насилие со стороны мужчины или женщины, не всегда могут выработать устойчивость — они рискуют быть обвиненными во лжи и получить насмешку в ответ на свое признание.

С тех пор как западная культура перестала клеймить изнасилованных женщин, им удается с меньшими трудностями избавляться от пережитого стыда[111]. Когда женщину окружает понимающая семья и друзья, когда в культуре больше не укоренен миф о том, что изнасилованная позорит близких, она более не чувствует себя изгоем общества. Случается даже так, что женщина берет верх над насильником, демонстрируя этому несчастному типу свою мораль: «Должно быть, у тебя серьезная проблема, если ты не умеешь поступать иначе». Происходит и так, что некоторые женщины сегодня меняются ролями с мужчинами, начинают доминировать — совсем, как в только что приведенном примере.

Если члены семьи плохо общались между собой до момента агрессии, то рассказать о том, что тебя изнасиловали, означает разбудить старые проблемы и испытать дополнительный шок. Возможно, именно этот факт объясняет то обстоятельство, что изнасилованные девочки предпочитают рассказывать об этом в школе — подруге или медсестре. Другие останавливают свой выбор на священнике или на ком-то, кто заслуживает доверия, выбирая при этом человека, не являющегося членом семьи. Поскольку мы рискуем ранить наших близких, лучше рассказать о случившемся кому-то вне семьи, кто способен понять нас, не умерев от стыда вместе с нами[112].