Читать книгу "Карнавал обреченных - Людмила Бирюк"

— Да, Серж…

— Незачем взрослой девочке скучать в Захарово! Вези ее в Петербург! Наш полк скоро переведут на зимние квартиры в столицу, и у Володи появится возможность видеться с Полиной.

— Ты прав! — Репнин ухватился за эту мысль, инстинктивно стараясь хоть немного приглушить нестерпимую душевную боль. — Как я благодарен тебе, Серж, что ты сейчас рядом со мной… Ты, наверно, голоден? Я, болван, даже не покормил тебя.

Шевалдин улыбнулся.

— Буду ужинать только в том случае, если и ты хоть немного поешь вместе со мной.

Не ответив, Репнин подошел к маленькому бюро. На нем лежало нераспечатанное письмо, которое ему вручил привратник. Князь взял его и вдруг смертельно побледнел. На его лбу выступили холодные капли пота.

— Что с тобой, Кирилл? — воскликнул Шевалдин, бросившись к нему.

— Серж… — прошептал Репнин. — Серж, посмотри… Кажется, я схожу с ума.

Сергей взял у него письмо и прочитал надпись на конверте. Это было письмо от Натали. Шевалдин и сам поначалу застыл в оцепенении, но, взглянув на дату отправления, всё понял.

— Кирилл, — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, — письмо пришло еще третьего дня. Ты не ночевал дома, поэтому не мог знать о нем.

Репнин взял конверт и, волнуясь, вскрыл его.

«Дорогой Кирилл! Я получила твое письмо и с радостью жду нашей встречи. Надеюсь, что отныне мы уже никогда не будем расставаться. С начала лета я живу на даче в Красном Селе, но к твоему приезду непременно буду в Петербурге. Любимый! Еще день или два, и мы сможем обнять друг друга! Какое счастье!..»

Слезы заволокли глаза Кирилла, и он отвел взгляд, держа письмо в дрожащей руке.

* * *

— Дорогой брат, — доверительно промолвил император, когда великий князь явился по его вызову. — Я пригласил тебя, чтобы сообщить нечто важное.

Услыхав эти слова, Николай замер и внутренне напрягся. Слава Богу! Наконец-то! Разговор мог быть только об одном… Спокойствие! Ни единым жестом не выдать свою радость…

— Должен признаться, Никс, — продолжал, улыбаясь, Александр Павлович, — что я давно озабочен несправедливостью твоего положения и звания. Чин командира бригады не достоин тебя. Ты, несомненно, заслуживаешь большего.

Николай вытянулся во фрунт. Сейчас… еще мгновение… Как он должен вести себя, когда брат покажет ему манифест о престолонаследии? Притвориться удивленным? Изобразить сожаление по поводу отречения Константина? Почему Александр не просит его присесть и не садится сам? Плохой признак? Нет, пожалуй, хороший. Чтение такого важного документа должно происходить стоя. Ну, скорее! Когда же он, наконец, вытащит из ящика стола свою таинственную шкатулку?

— Так вот, дорогой Никс, сегодня я рад сообщить тебе о том, что назначаю тебя командиром дивизии! Поздравляю и надеюсь, что ты оправдаешь мое доверие.

Николай отшатнулся, словно получил пощечину. Он вдруг почувствовал себя взмыленной лошадью, которую остановили на полном скаку.

— Командир дивизии? — растерянно повторил он. — И это всё?

— Тебе этого мало?

— А как же манифест о престолонаследии?! — не выдержав, выкрикнул Николай.

— Какой еще манифест? — удивился царь.

— Тот, в котором я объявляюсь цесаревичем, ввиду отречения Кости!

Александр Павлович взглянул на брата и несколько мгновений сверлил его глазами. Потом сел за стол и холодно бросил:

— Ничего подобного у меня нет и никогда не было!

— Нет?! — вырвалось у Николая. — А что же тогда в шкатулке?

— О какой шкатулке ты говоришь?

— Той самой, в которой хранится манифест… Почему вы держите в тайне то, что должно быть мне известно?

— Ты сошел с ума, Никс!

Пытаясь успокоиться, Николай прижал руку к груди. Его сердце бешено стучало. Он приблизился к столу и, наклонившись, в отчаянии произнес срывающимся голосом:

— Ваше величество! Отоприте правый нижний ящик вашего стола!

Александр Павлович молча откинулся в кресле. Он явно не предвидел, что дело примет такой оборот, и втайне забавлялся происходящим. Он мог бы сию минуту выгнать наглеца за дверь, но решил подыграть ему. Встав с кресла, он бросил брату связку ключей от письменного стола, а сам отошел в глубь кабинета к тлеющему камину. Дрожащими руками Николай стал поочередно вставлять ключи в замок правого нижнего ящика. Вот, наконец, замок щелкнул, и ящик был выдвинут. Бумаги, обгрызенные перья, сургуч… больше ничего! Великий князь принялся лихорадочно открывать другие ящики, но и там не нашел шкатулки. В отчаянии он поднял глаза на брата. Тот продолжал стоять возле камина, невозмутимо скрестив руки на груди.

Холодный пот выступил на лбу великого князя.

— Простите меня, государь, — чуть слышно произнес он. — Мне нет оправдания. Уповаю на ваше великодушие…

Александр Павлович не сумел сдержать торжествующей улыбки.

— Бог тебе судья! Ступай, братец, восвояси.

Но когда тот ушел, улыбка сбежала с лица императора. «Вот еще один из тех, кто заинтересован в моей смерти, — промелькнуло у него в голове. — И Никс, пожалуй, пострашнее заговорщиков-вольнолюбцев. Тех еще можно задобрить, пообещав реформы. А этому никакие революции не нужны: подсыплет яд в стакан, да и дело с концом. Как же вырваться из сетей? Репнин храбр и предан мне, но слишком прямолинеен. Нет в нем хитрости и изворотливости. Кажется, без помощи Лиз тут не обойтись».

* * *

Добравшись, наконец, пешком на Торговую улицу, где стоял родительский дом, Федор понял, что надежды тщетны. Всё живое было уничтожено наводнением. Кругом ни души, только груды мусора и полное разорение. Воздух как будто сгустился. Вокруг стояла жуткая тишина, чувствовался зловещий запах тления. Гигантская волна, обрушившаяся на город, погребла под собой сотни жизней. Кровь стыла в жилах от мертвого безмолвия. Долго искал Федор, но так и не смог найти тела утонувших родителей. Он уж решил было, что их унесла взбесившаяся ненасытная река, как вдруг обнаружил останки родителей на чердаке. Видимо, в последней надежде на спасение, они пытались забраться на крышу, но маленький домишко накрыла волна.

Федор опустился на колени и зарыдал, покачиваясь, сжимая голову руками.

Постепенно стало темнеть… Шагая по щиколотку в воде, Федор стал машинально поднимать размокшие, покрытые речной тиной вещи. Посреди комнаты лежал опрокинутый навзничь дубовый шкаф, похожий на гроб. Федор взглянул на него и побледнел. Руки его опустились. Он вдруг понял, что его жизнь кончена. Ему сорок семь лет, и у него не осталось ничего, ради чего стоило жить. Закоренелый холостяк, он находил радость только в беззаветном служении искусству. У него была великая мечта — сыграть шекспировского Гамлета, но с ней пришлось распрощаться из-за каприза взбалмошной примадонны, которой он чем-то не угодил. Когда он получил отказ режиссера, отчаяние, заполнившее его душу, немного смягчила любовь его дорогих родителей. Отец с матерью посвятили ему всю свою жизнь, отказывали себе во всем ради него. И он решил уйти из театра, чтобы теперь жить ради них. Слава богу, знаний хватало, чтобы получить скромную должность учителя в театральной школе. Он бегло говорил по-французски, знал и другие языки. Мог преподавать риторику, сценическое мастерство.