Читать книгу "Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие - Игорь Оболенский"

Галина Ивановна и Нина Петровна приняли совместное решение поступить на курсы английского языка. И стали их посещать — занимались несколько лет, пока не началась война. Кстати, мама продолжила заниматься и в эвакуации. Она окончила в Куйбышеве педагогический институт по специальности «английский язык». Так что Нина Петровна знала язык вполне прилично.

Когда вместе с отцом она попала в Соединенные Штаты, ее, разумеется, сопровождала переводчица. Но она и сама все понимала и вполне могла поддержать разговор. Потом любовь к английскому языку передалась и мне. Было очень интересно заниматься, мама нашла замечательного педагога, — Мира Абрамовна Герчикова работала в высшей дипломатической школе при МИДе. Так что и у меня с английским все в порядке.

* * *

Конечно, мы были ближе с мамой. С папой из-за его постоянной занятости общаться часто и помногу не получалось. Просто некогда бывало ему — утром уходил на работу, а возвращался уже поздно вечером. Случалось, иногда звонил его помощник, прикрепленный, спрашивал: «Никита Сергеевич собирается в театр — поедешь?». И присылал машину.

Единственным выходным было воскресенье. Поэтому в семье моих родителей существовал совершенно четкий уклад. В этот день все собирались у них на даче, а дети просто жили там все лето. Дом этот находился на Рублевском шоссе. Некогда это было большое имение, принадлежавшее великому князю Сергею Александровичу Романову. Был когда-то такой московский генерал-губернатор, которого взорвали бомбисты.

Место это просто замечательное, классическое Подмосковье. Не экзотическое, конечно, но памятное. Я влюблена в него с самого детства. Это был даже не дом, а дворец в псевдоготическом стиле. Словом, одно из бывших владений царского двора. В моем детстве там многое сохранилось от прежних владельцев. Мебель старинная, обстановка — меня это завораживало. Особенно в память врезались кованые петли на дверях, и прямо у входа, на ступеньках, два огромных белых каменных льва. Их привезли из Италии.

На этой даче наша семья жила до тех пор, пока отец не занял первую должность в советском государстве. Тогда он переехал на другую, чуть-чуть подальше — там, говорят, теперь живет Медведев…

* * *

Воспоминаний о прошлом, о предках, бабушках-дедушках, я от родителей не слышала. Сама я человек не слишком расположенный к откровениям, да и жизнь суматошная у всех, у моих близких в том числе.

Моя единственная внучка, Ксения, живет, как и положено, своей жизнью. Забегает раз в две недели, много работает, она архитектор. Всем некогда, жизнь заставляет постоянно находиться в движении, и разбрасывает по разным странам и даже континентам. Я живу со средним сыном, Алексеем. И он, и его младший брат, Иван — тот работает в Америке — занимаются наукой. Один биофизик, другой — биохимик.

А вот сама о себе, о прожитом, вспоминаю часто. И вот почему: в последние годы я поставила перед собой задачу — разобрать и упорядочить довольно большой фотоархив, который оставила мне мама. Еще один, не меньший — наш с Алешей. Снимки собирались из года в год, и просто бросались в сундук или огромную коробку. В результате все это оказалось в совершенно жутком состоянии. Вот я и пытаюсь разобрать. И, конечно, подписать. Если этого не сделать сейчас, то после меня уже никто не поймет, что и как, кто где.

Поздно, увы, поняла: как жаль, что не расспрашивала родителей о многих вещах. Существуют, впрочем, воспоминания Никиты Сергеевича, но там многое личное осталось «за кадром». Последние свои дни отец жил в дачном поселке, в Петрово-Дальнее. Рядом практически всегда находились охранники, которые то ли охраняли, а то ли присматривали.

Свои воспоминания Никита Сергеевич наговаривал на магнитофон. Просто сидел один, вспоминал и рассказывал на пленку. Правда, был человек, Петр Михайлович Кримерман, тоже уже пенсионер, он приезжал к отцу. Они садились и вместе что-то проговаривали. С одной стороны, для папы это занятие было своего рода наполнением дней. Но с другой, думаю, именно работа над мемуарами ему укоротила жизнь. Его вызывали в ЦК, запрещали, кричали. Говорили, что как государственный человек, он не имеет права заниматься подобным без разрешения. После очередной такой беседы у папы случился инфаркт.

Никита Сергеевич считал, что у него, как у всякого человека, есть право говорить. Просил дать ему стенографистку, которой он сможет диктовать, и передавать экземпляр властям. Почему просьбы повисли в воздухе — вопрос не ко мне, а к режиму, как теперь любят говорить. Хотя, кажется, это было естественно: боялись, вдруг чего-нибудь скажет о Брежневе и остальных бывших соратниках. Хотя на самом деле ни полслова об этих людях не было сказано. Возможно, что называется, дули на воду. Опасались — вдруг захочет какие-то счеты свести? Сейчас, конечно, все это лишь домыслы и рассуждения, правды не знает никто.

Лет десять назад в Москве издали его «Воспоминания» — четыре больших тома. Я их и раньше просматривала — по темам, по периодам. А несколько месяцев назад очень внимательно прочитала первые два тома. Конечно, замечательный документ, но хотя и черновик. Не просто расшифровка, конечно, там сделана громадная редакторская работа. Я не знаю, где сейчас человек, занимавшийся ею, и жалею, что в свое время не поблагодарила его в полной мере. Огромная работа проделана. Ведь диктовалось все по памяти…

* * *

Мама надолго пережила Никиту Сергеевича. Ей пришлось уехать из Петрово-Дальнего. Но на улицу ее не выгнали. Дали половинку дачи — как вдове, по линии Совета министров СССР. У них в Жуковке был целый поселок, где жило много вдов и отставных. Там, например, до самой своей смерти жил Вячеслав Михайлович Молотов (министр иностранных дел в правительстве Сталина, проживший 96 лет. — Примеч. И.О.). Того, что выделили власти, Нине Петровне оказалось вполне достаточно.

Получилось, что власти боялись Никиту Сергеевича и после его смерти. Похороны отца — тому свидетельство. Власти подстраховались: 13 сентября 1971 года Новодевичье кладбище закрыли, объявив «санитарный день». Боялись… Хрущева, стечения народа, который на кладбище не пустили. Боялись иностранных корреспондентов, а они-то как раз и сумели попасть на похороны. Но и простые люди сумели пройти через кордоны. Есть замечательный рассказ о том, как двое писателей, дрожа от страха перед угрозой очутиться в кутузке, все-таки пробрались на Новодевичье. И описали…

Место для могилы выбирал мой брат, Сергей. Собственно, оно находится перед самой стеной. Дальше тогда ничего не было. Тогда Новодевичье было свободно. Позже брату пришла мысль пригласить скульптора Эрнста Неизвестного, чтобы тот изготовил надгробный памятник Никите Сергеевичу.

Сергей с Неизвестным, правда, не был лично знаком, но зато контакты поддерживал наш общий близкий друг, Серго Микоян. Решили просто поехать, поговорить. Эрнст, насколько я помню, сначала отказался. А потом согласился. Сказал — сделаю. И сделал очень даже хорошо.

Понравился ли памятник мне, однозначно и не скажешь. Мы на эту тему не разговариваем. Я вообще не люблю помпезных вещей — ни на кладбище, ни в жизни. Поэтому когда Неизвестный мне показывал эскизы, я прямо сказала: это все, наверное, замечательно, но не в моем вкусе. Да и окончательное решение было не за мной. Последнее слово оставалось за мамой. Ей и Сергею, наверное, скульптура пришлась по сердцу.