Читать книгу "Очередь - Ольга Грушина"

Вдруг всполошившись, что глазеет, Сергей поспешил отвести взгляд, начал было отнекиваться, но на полуслове передумал, неловко промямлил: «Ну ладно, тогда возьму», потом разом смутился и едва не отпустил шутку в адрес жены, которая, мол, что ни день, устраивает пожар на кухне, однако в последний момент осекся и, принимая липкий пакет, решил вместо этого спросить:

— А вы, значит, музыкант?

— Я-то? Нет, что вы, — со смехом ответил загорелый. — Хотя петь люблю. По молодости даже в хоре пел.

Молодая женщина подалась вперед из-за спины Сергея.

— Ой, Павел, неужели правда? А какой у вас был репертуар?

— В основном народные песни, не сказать, чтобы очень…

— По-моему, народные песни — это чудо. Не те, которые обычно… то есть… — Сжав губы, она умолкла.

— У Селинского в ранних сочинениях встречаются очень своеобразные переложения северных народных песен, — выпалил Сергей. — Я сам музыкант. Мне доводилось играть некоторые его пьесы еще до того, как он… еще в детстве.

— В самом деле? Никогда его музыки не слышала. Говорят, это нечто необыкновенное. Интересно, что он у нас будет исполнять?

— Простите, что встреваю, но, по моим сведениям, это будет его новая симфония. Девятая. Своего рода история цивилизации, от диких плясок вокруг тотема и до событий сегодняшнего дня, написанная совершенно новаторским музыкальным языком. Более того, многие инструменты, насколько я знаю, изготовлены специально для этого случая.

— Надо же, откуда у вас такие сведения? Мне, наоборот, сказали, что это будет дань музыкальной традиции, воспевание ее прошлого. Я работаю в Музее истории музыки, в отделе инструментов, и слышала, что оркестр Селинского запросил у нас чуть ли не самые старинные экспонаты.

— Ничего подобного, мне сообщили, что это хоровая музыка. Исполняется почти полностью а капелла, и костюмы великолепные. Шелк, голубой с серебром. И голоса божественные.

— Ой, вот бы послушать.

— Ну, скоро у вас будет такая возможность.

— Как по-вашему, привезут сегодня билеты или нет? Темнеет уже.

— Либо сегодня, либо завтра, я буду стоять.

— Да, я тоже… Кстати, спасибо за финики, очень любезно с вашей стороны.

— На здоровье, сам я финики терпеть не могу, в зубах застревают, это сестра мне всучила… Слушайте, раз уж нам все равно здесь торчать, хотите, я вам спою?

2

К восьми часам Анна слегка встревожилась из-за отсутствия Сергея. К девяти разозлилась. К десяти потеряла покой. Она перемыла посуду, распахнула окно и, облокотившись на подоконник, стала смотреть на улицу. Весенняя ночь, молодая и влажная, пахла бензином, сыростью и тревогой; мостовая вздрагивала под колесами редких троллейбусов, тротуар цокал под решительными шагами припозднившихся парочек. Некоторое время ее слух собирал осколки перебранок, отсеивал вопли шин. Изредка внизу проносились вспышки фар, сопровождаемые песенным вихрем — незнакомые шлейфы веселья, за которыми ей представлялись ароматы тесного полумрака, черный квадрат автомобильного окна с летящим мимо городом в расплывчатых пятнах иллюминации, запрокинутое от смеха личико, чувственное касание рук… Минуло еще какое-то время, и она перешла в спальню.

Там она тоже распахнула настежь рамы, но окно выходило во двор-колодец, где не было ни машин, ни шагов, ни голосов, ни музыки — вообще никаких звуков. В лужице рассеянного, тусклого света, натекшего из коридора, примостилась туба, похожая на свернувшегося калачиком дракона в блестящей чешуе; от ее присутствия становилось немного спокойнее; Анна даже постаралась себе внушить, что ничего страшного не произошло и муж вернется буквально с минуты на минуту. Наверное, зря она пристала к нему со своей просьбой, но это неважно, он так или иначе вот-вот будет дома. Она все ждала и вскоре стала замечать, что ночь полнится звуками и запахами и по эту сторону окна, в домашней темноте. Правда, здесь они были совсем другими, эти звуки и запахи: неявные, скрытые, едва ли не подпольные — не смех, а шепот, не стук каблуков, а осторожные шажки по слякоти, крутой завиток сигаретного дыма на крыле ночного ветра, закипающий чайник у кого-то в квартире по другую сторону неба, шевеление птахи, спящей на тонкой жердочке, или девичий вздох — приглушенное, тайное средоточие невидимых радостей в тугом бутоне тьмы. И по мере того как она вслушивалась, запертая в четырех стенах слепого пространства, к щекам приливала кровь и дыхание перехватывало.

В двенадцатом часу ночи — если точно, было двадцать три минуты двенадцатого — в замке повернулся ключ. Она не сдвинулась с места; ей хотелось — ей не терпелось, — чтобы он вошел и увидел ее, притихшую и разгоряченную, ожидающую его возвращения в потемках спальни, где самый воздух был насыщен отголосками множества бессловесных, полузабытых эпизодов их почти двадцатилетней совместной жизни. Квартиру заполонили отдаленные шумы: шмякнулись сброшенные ботинки, брякнули ключи, рассыпалась мелочь, поползли неясные разнородные шорохи, но шумы почему-то не приближались, а наоборот, стали перемещаться в сторону кухни, где к ним добавились новые звуки — скрип закрываемых оконных рам, звяканье посуды, механика ужина.

Разжав руки, она покинула спальню.

Сергей сидел за кухонным столом; перед ним на тарелке одиноко лежал кусок хлеба.

— Где ты пропадал? — спросила она пронзительным от досады голосом.

— В очереди стоял, — ответил он сухо, поддевая масло кончиком ножа.

— Неужели? — сказала она, опешив.

Он по-прежнему оставался безучастным, но ей показалось, что лицо его тронула какая-то мысль, какая-то эмоция, сулившая внутренний свет и новую тень; оно и просветлело, и потемнело одновременно. Охваченная внезапной неуверенностью, Анна попыталась поймать его взгляд. Но все его внимание было сосредоточено на кончике ножа; ей даже почудилось, будто у нее на глазах отражение его уклончивого серого взора скользнуло по не слишком чистому лезвию, подобно тонкому витку масла.

— Ты окно не закрыла, — констатировал он, размазывая масло по хлебу.

— Извини, я просто подумала… Уже почти апрель.

— Ну и что с того, по ночам еще холодно… Так вот: неделю-другую стоять нужно будет допоздна. Говорят, часов до десяти, до одиннадцати.

— Неужели? — сказала она опять. Она чувствовала, словно тонет и говорит с ним как будто из-под воды. — Тогда пойду, наверное, спать, чтобы набраться сил, если мне завтра вечером придется…

— Я не возражаю вечерами постоять, — сказал он. — Вместо тебя.

Она притихла, опустилась на стул. Сергей изучил пустой бутерброд, поднялся со своего места, отнес нож в раковину, открыл кран. Она молча уставилась ему в спину.

— Приходить буду прямо с работы, часам к пяти, — сказал он спиной. — Ну, то есть тебя подменять.

— Сережа, — медленно выговорила она. — Сережа. Мне бы в голову не пришло тебя об этом просить.