Читать книгу "Лондон - Эдвард Резерфорд"

На кухонной стене висела пара уток. На истертом столе виднелась говядина – излюбленный продукт островитян, – а также огромная миска устриц с реки. Там же стояло и ведерко с улитками, которых откармливали молоком и пшеницей, а завтра зажарят в вине и масле. В широком мелком котелке сворачивался мягкий сыр. Еще были приправы к подливе. Гастрономические изыски римлян, перенесенные в Британию, весьма аппетитны: фазаны и лань, фиги и тутовые ягоды, грецкие орехи и каштаны, тимьян и мята, лук, редис, репа, чечевица и кочанная капуста. Островитяне-кельты научились готовить также улиток, цесарок, голубей, лягушек и даже, случалось, сонь, сдобренных специями.

Мать и дочь трудились молча. Первая, тихая и скучная, занималась готовкой. Толстуха порывалась перекусить, тогда как родительница, не меняясь в лице и не прекращая дела, оберегала семейное добро и лупила ее. Юлий увидел, как мать направилась к миске с угрями. Хрясь! Проверив содержимое, она бросила девушке пару слов, и та пошла к шкафу, а мать вернулась к приготовлению подливы. Хрясь! Потом мать отлучилась к окну. Толстуха изловчилась и сунула в рот немного свежевыпеченного хлеба. Хрясь! Сестрица довольно чавкала.

Видела ли она солдат? Знала ли, что сталось с Секстом? Сказала ли родителям? Поди угадай! Что-то да наверняка заметила. Когда же спросить?

Последние несколько часов обернулись пыткой. Как только Юлий достаточно оторвался от погони, он попытался осмыслить ситуацию. Ему и в голову не пришло, что подозрения навлек он сам, а вовсе не Секст. Был ли его друг арестован? Юлий не смел вернуться и выяснить. Выдал ли его Секст? Юноша опасливо шел к дому. Если да, солдаты наверняка будут его поджидать.

Ему казалось, что безопаснее дождаться утра и свидеться с Секстом на улице по пути на игры. До тех пор придется вести себя как ни в чем не бывало.

Но куда деть мешок? Это проблема. Место должно быть укромным, не связанным с Юлием. Но такое, откуда можно забрать его без труда. Он поискал, но ничего не нашел.

До тех пор, пока, обходя вершину западного холма, где стоял храм Дианы, не наткнулся на печь для обжига. За ней была груда негодной, отвергнутой посуды и прочего хлама, которую явно давно не трогали. Юлий дождался, когда вокруг не осталось ни души, неторопливо приблизился к куче, быстро затолкал мешок в мусор и спешно ушел. Никто его не заметил, он в этом не сомневался. Молодой человек отправился домой.

Но ему было сильно не по себе. И он понял почему, в очередной раз переведя взгляд с подвижного отцовского лица на материнское.

Краснолицый Руф имел веселый нрав и любил петь; жена же его не отличалась ни тем ни другим. Волосы ее, ныне непонятного цвета – не белокурые и не седые, – собраны в тугой узел. В серых глазах никогда не бывало блеска. Флегматичное лицо, не менявшееся с детства, было бледным, как сырое тесто. Она была довольно добродушна, и муж считал, что она их всех любит. Вот только говорила она мало и, когда тот шутил, не смеялась – лишь таращилась. Нередко казалось, будто мать несет бремя какого-то мрачного воспоминания, воспринимая это как тягостную, но привычную обязанность.

У кельтов долгая память. Лишь два столетия прошло с тех пор, как предводительница одного из племен Боудика восстала против римских завоевателей, а семейство жены Руфа происходило из ее племени. «Дед родился в правление императора Адриана, который построил стену, – говаривала жена Руфа, – а его дед – в год великого восстания. Он потерял обоих родителей». У нее еще оставались родственники в далекой деревне – такие же крестьяне, как их кельтские предки, ни слова не понимавшие по-латыни. Не проходило и дня, чтобы мать не обошлась без какого-нибудь мрачного пророчества.

«Римляне есть римляне. Доберутся до тебя, когда придет время».

С детских лет для Юлия это звучало как литания.

Щелк! Его раздумья прервал резкий звук с шашечной доски. Щелчки, еще и еще, с победным стуком в конце.

– Вот и стер тебя с досочки! – Красное лицо отца сияло улыбкой. – О женщинах замечтался? – Он начал складывать шашки. – Пора и собираться, – произнес он уже серьезнее и скрылся в своей спальне.

Юлий ждал. Отцу предстояла в храме важная встреча с друзьями. Очень важная. Нужно забыть о дневных событиях и подготовиться.

– От тебя требуется одно: показать себя деловым человеком, расположенным учиться. Больше ничего, – наставлял родитель.

Юноша старался сосредоточиться, но это было трудно. Конечно, он принял все мыслимые меры предосторожности. И все же оставалась вещь, которая его беспокоила.

Мешок. Теперь он понял, что исподволь беспокоился о нем весь вечер. Поначалу он до того испугался солдат, что рад был спрятать мешок в месте, которое никак с ним не свяжут. Однако сейчас сообразил, что те, как все горожане, готовились по казармам к играм, и все больше уверялся, что они не придут. Во всяком случае, этой ночью ему ничто не грозило.

А потому мешок выступил на первый план. Спрятан он, ясное дело, хорошо. Но вдруг кому-нибудь придет в голову убрать хлам? Или монеты найдет и украдет мусорщик? Драгоценный мешок так и маячил перед глазами – одинокий, в ночи.

А потому Юлий внезапно принял решение. Тихонько ускользнув из дому, он быстро направился к печам. Благо те находились неподалеку. Вокруг болтались люди, но мусорная куча скрывалась в тени. Он не сразу нашел мешок, но в конце концов отыскал, сунул под плащ и поспешил обратно домой. Вошел осторожно и сразу ринулся в свою комнату. Женщины в кухне его не заметили. Он затолкал мешок под кровать, где уже стояли два ящика с его имуществом. До утра с ним ничего не случится. Через несколько секунд Юлий ждал отца у двери, готовый к выходу.

Ночь выдалась ясной и звездной, Юлий с отцом шагали через город к месту встречи. Их дом находился близ нижних западных ворот, а потому они двинулись широкой магистралью, которая вела от них через западный холм и спускалась к ручью в междухолмье.

Юлий редко видел, чтобы отец нервничал, однако сейчас моментально уловил напряжение.

– Все у тебя получится, – приговаривал тот, обращаясь больше к себе, нежели к сыну. – Да уж, не подведи меня. – Затем, чуть позже: – Конечно, это не закрытое собрание, иначе бы тебя не пустили. – И наконец, крепко сжав его руку, добавил: – Сиди и молчи. Не говори ни слова. Просто смотри.

Они достигли ручья. Перешли через мост. Перед ними высился дворец губернатора. Их путь лежал по улице, проходившей слева.

И вот во мраке проступило одинокое темное здание с факелами, с обеих сторон освещавшими вход. Юлий услышал, как отец удовлетворенно выдохнул.

Руф, будучи человеком бесхитростным и добродушным, все же донельзя гордился двумя вещами. Первой являлся тот факт, что он был римским гражданином.

«Civus Romanus sum»: «Я – римский гражданин». В первые десятилетия римского правления из коренных островитян мало кто удостаивался чести полноправного гражданства. Однако постепенно законы смягчились, и деду Руфа удалось, хотя он и был провинциальным кельтом, добиться желанного статуса службой в запасном полку. Он женился на италийке, а потому Руф приобрел еще и право заявлять, что его семья имеет римские корни. Действительно, когда Руф был ребенком, император Каракалла распахнул ворота и сделал гражданство доступным едва ли не всем вольным жителям империи, а потому, сказать по правде, Руф ничем не отличался от скромных купцов и лавочников, среди которых жил. Но он продолжал с гордостью твердить сыну: «Мы, знаешь ли, еще и до того были гражданами».