Читать книгу "Партнер для танго - Вера Копейко"

Потом Кирилл ушел в ванную, Ирина лежала и думала, почему же все-таки она не выходит за него? Неужели надеется, что встретит того, кому захочется отдать и тело и душу? Да есть ли такой мужчина?

13

Антон Дубровин увозил с Чукотки не только данные проведенного обследования, за которыми был послан, но и свою настоящую любовь.

О ней он думал неотступно. И рассекая воздушное пространство над Сибирью, и повторяя в небесной выси прихотливые извивы берегов Ледовитого океана. И даже когда стюардесса объявила, что самолет вошел в зону турбулентности, а его зубы защелкали от тряски, Антону казалось — они отстукивают одно слово: «Лю-бовь-на-все-г-г-да».

Антон крепко зажмурился, приказав телу держаться так, как ему удобно. Этому учил каюр, когда они тряслись в нартах на стылых торосах.

Каюр, низкорослый мужичок, подвижный, как арктический песец, сделал то, чего делать нельзя, — из уважения к отцу Антона. Чем удивил его. Антон предполагал, что юкагиры, как представители малых народов, чтут своих «коренных», но у его отца была только четверть этой северной крови. А одна восьмая — эскимосской.

— Дубровин… У-у… Дубровин…

Слов не было сказано, но они не нужны Антону. Он и так знал, чем обязан этот народ его отцу.

Многие годы никто из ныне живущих юкагиров не мог прочесть то, что прочел он. Его отец был этнографом, и странно было бы ему стать кем-то иным. Еще в детстве к нему попали пиктограммы — рисованные письма из прошлого. В них нет особенной мудрости, которая перевернула бы представление о жизни народа, но отец прочел ту милую обыденность, без которой нет жизни. В одном письме — приглашение на свидание. В другом — сообщение об удачной охоте. В третьем — предупреждение об опасности. Эти письма и их расшифровка хранятся в музее, в Магадане. Указано, что перевод сделал его отец.

Антон был совсем малышом, но хорошо запомнил картинки, похожие на детские неумелые рисунки. Пляшущих человечков рисовал и Антон, но подражал не юкагирам, а картинкам из книги о животных Сетона-Томпсона. А тот — индейским рисункам.

Позднее отец обнаружил сходство между рисунками индейцев и пиктограммами юкагиров.

Об этих рисунках думал Антон, когда сидел в нартах, а собачки летели в упряжке все быстрее, быстрее. Мелькали ноги. Может быть, отсюда пошла манера рисованного письма, осенило его. Ноги-черточки, хвосты-крючочки, ушки-треугольнички. Человек рисует то, что видит, то, что поймут все.

Антону помогал проводить обследование местный доктор, Николай Романович, который приехал сюда после Новосибирского мединститута и «заболел» Севером.

— Так бывает, — говорил он. — «Больные» остаются, «здоровые» уезжают.

Но «заболел» он, как понял Антон, не просто Севером, а собачками. Ездовыми хасками. У него своя упряжка, нарты, он не пропускал ни одного соревнования.

— Видишь, Антон, какие голубые глаза? Больше нет на свете собак с голубыми глазами. Хаски пошли от чукотской ездовой собаки. Если бы не они, кто знает, чем бы закончилась «золотая лихорадка» на Аляске, — рассказывал Николай Романович после того, как они пронеслись по трассе. То был предварительный заезд перед соревнованиями. Но соревнования пройдут, когда Антон уже будет в Москве.

— На Аляске? — не сразу сообразил Антон. Кажется, вся кровь отлила от головы и сосредоточилась в пальцах, которые зарылись в густую жаркую собачью шерсть. — Какая спокойная, — бормотал он. — По-моему, в хасках нет никакой агрессии, — заметил он.

— Они сильные, зачем им быть злыми? — ответил Николай Романович. — Я думаю, если даже возникает злость, она быстро гасится бегом. Скоростью. Но ты прав, хасок не заставишь сторожить.

— А посмотришь — похожи на волка. Если такая собачка встретит тебя у ворот, кем надо быть, чтобы идти напролом? — Антон прижался щекой к мохнатой щеке собаки. — Ах, какая ты ласковая…

— По-моему, это ты ласковый, — смеялся доктор. — Ты лезешь к ней с поцелуями. Но ей нра-а-вится, я вижу. Хаски вообще не любят одиночества, они млеют, улыбаются, когда их тискают, как ты, — говорил он.

— Так почему Аляска? — вернул его Антон к начатому разговору.

— Во времена «золотой лихорадки» на Аляске — она вон там, посмотри, через Берингов пролив, — доктор махнул рукой на заснеженную пустыню, — эти ездовые собаки помогли людям выжить. Рассказывают, их привез туда торговец пушниной со странным именем — Гусак. Собачки легко тащили груженые сани.

— Я думаю, окажись хаски не такими расторопными, — говорил Антон, — они все равно покорили бы людей — своей красотой. — Он стиснул шею хаски, а она закрыла глаза, млея от удовольствия. — Во-от она меня как покорила, — бормотал он.

— Ну и замечательно, — усмехнулся доктор, — теперь у тебя есть идеал. Осталось найти похожую особу в женском обличии. Ты ведь не женат?

— Нет, не довелось, — фыркнул он, а хаска ткнулась ему в губы. Перед глазами возникла Марина. Но она похожа на маленького терьера. — Он засмеялся. — А вы как, Николай Романович? Уже нашли?

— Ищу, но среди женщин хаски так же редки, как и среди огромного количества их сестер. — Он кивнул на хаску, которую все еще не выпускал из объятий Антон…

Наконец, турбулентность оставила в покое пассажиров, мысли Антона переместились в другую плоскость. Он посмотрел на часы: еще двадцать минут, не больше, и они приземлятся в Домодедово. Начнется другая, вернее, продолжится хорошо знакомая жизнь. Но теперь он знает, как ее разнообразить. Доктор дал ему телефон человека, который живет под Москвой, держит хасок. Он приезжает даже на соревнования на Чукотку, в Марково.

Антон почувствовал руками теплую шерсть — руки запоминают все, что в них побывало. Щека вспыхнула, словно заиндевевшие собачьи усы прошлись по ней.

Он стоял возле транспортера, ожидая багаж, скрестив руки на груди. День цвета хаски серел за окном, но сейчас он не нагонял на него печаль. Напротив, Антон видел белый снег, над которым летят грациозные остроухие голубоглазые собачки…

Наконец, черная дорожная сумка, перевернутая вверх колесами, подплыла на заезженной, затертой багажом ленте. Он подтащил ее к себе, поставил. Взять такси? Но… жалко денег. Антон решил прокатиться на электричке. Он слышал, что теперь это удобно.

На самом деле, сел под крышей в конце вагона и без остановки, без всяких дорожных пробок, вкатил под крышу Павелецкого вокзала. А дальше — метро и трамвай до улицы Пасечной.

Матери дома не было. Он помылся, переоделся, погрыз яблоко и позвонил.

— Нина Степановна, доброе утро. Ваш посыльный, с северов, прибыл, — шутливо проговорил он, стараясь подладиться под торопливый говор, которого наслушался в экспедиции.

— Все в порядке? — спросила мать. По ее сдержанному тону догадался: у нее кто-то есть.

— Да. Кое-что привез. Сейчас соберусь и приеду.

— Хорошо, я скоро освобожусь. — Мать положила трубку.