Читать книгу "Моя маленькая слабость - Марина Серова"

Она говорила с придыханием, видимо, страдала одышкой. Вскоре они вместе вышли в гостиную. Марья Семеновна была грузной пожилой женщиной с одутловатым лицом и светлыми буклями. Напрашивалась мысль о ее крестьянском происхождении: черты лица не отличались ни тонкостью, ни выразительностью, хотя в молодости она, наверное, была довольно миловидна. Приплюснутый утиный нос и узкий рот, тяжелый округлый подбородок и проницательные светло-голубые глаза под белесыми ресницами придавали ее облику своеобразие, как, впрочем, и ее тучное бесформенное тело.

Марья Семеновна при всей ее неповоротливости и габаритах соблюдала моду. На ней была длинная, с разрезами юбка и фирменная блузка навыпуск, уши и руки изобиловали золотыми украшениями. Крестьянское благодушие, которым озарялась ее физиономия в момент улыбки, сменялось властным, отмеченным жестко опущенными углами губ выражением, когда улыбка сходила с нее. Вот в этой смене, заключила я, и таилась та толика своеобразия, наличие которой я признала, несмотря на грубоватость черт ее лица.

— Знакомьтесь, — Александр Петрович переводил взгляд с меня на Марью Семеновну и обратно, — Татьяна Александровна, частный детектив, Марья Семеновна, Маринина мама.

— Очень приятно, — вежливо улыбнулась я.

Марья Семеновна ограничилась кивком. Подтверждая мою догадку о своем деревенском происхождении, она принялась спокойно и бесцеремонно разглядывать меня.

— У меня там банки, — после некоторой паузы обратилась она к Александру Петровичу.

— Да-да, — рассеянно пробормотал он, — нам тут с Татьяной Александровной нужно поговорить.

Марья Семеновна в последний раз окинула меня немного недоуменным взглядом и пошла на кухню.

— Итак, вы сказали, что располагаете кое-какими сведениями, — начал Александр Петрович, когда мы остались одни в гостиной, — я хотел бы услышать.

— Вы не сказали мне, что ваш брат хотел подать на развод, — тихо, но твердо произнесла я, — вы не знали или просто скрыли от меня этот факт?

— Знал, — хмыкнул Александр Петрович, — но никогда не придавал этому значения.

— То есть?

— Сергей делился со мной, но я всегда убеждал его, что это неразумный шаг, что все еще наладится. Марина — замечательный человек, прекрасная хозяйка… Понятно, в жизни любой семьи есть сложные периоды, их нужно пережить…

Он еще долго раздражал мой слух разного рода банальностями про то, как нецелесообразно вот так с бухты-барахты рушить брак, про то, как глупо поддаваться сиюминутным склонностям, про то, в какое положение Сергей поставил бы его перед друзьями и родственниками. Я с полупрезрительной жалостью смотрела на него, и во мне крепло уважение к покойному Спиридонову-младшему. По крайней мере он не врал, не прикрывался байками о семейной солидарности, не юлил, а честно признался своей супруге, что жить с ней не хочет. Было в моем заказчике что-то мягкотелое и одновременно жесткое и чопорное. Когда дело доходило до принятия решения, в нем просыпались его малодушная сговорчивость и опасливая осторожность, когда речь шла о мещанских добродетелях, он становился неподкупен и строг, как Робеспьер. Нет, я решительно не чувствовала к нему симпатии. Да и стойкой антипатии он во мне вызвать не мог именно благодаря этой своей мягкотелости и преданности семейным предрассудкам. Я могла просто жалеть его.

— Значит, вы не принимали всерьез намерения вашего брата развестись? — решила я подвести итог нудной болтовне моего клиента.

И произнеся эту фразу, я для самой себя открыла его чудовищный эгоизм, эгоизм по-отечески снисходительный и потому особенно мерзкий. Не принимать в расчет решений своих близких, считая их неразумными или недостаточно зрелыми!

— Можно сказать, нет, — закинул ногу на ногу и отстраненно посмотрел на меня Спиридонов, — думаю, он и сам вскоре понял бы, что был не прав.

— Не уверена, — мне доставляло удовольствие ему противоречить, — в любом случае вы должны были мне об этом сообщить. Я потратила бездну времени, чтобы выяснить это, а Марину Николаевну подвергла суровому допросу.

— Она мне жаловалась на вас…

— Это неудивительно, — усмехнулась я, — по-моему, она была заинтересована в том, чтобы скрыть семейный разлад и свои многочисленные измены.

— Что вы такое говорите! — удивленно воскликнул Александр Петрович.

А я испытала при этом такое ликование, такое злорадство, что мне даже стало стыдно за себя. В эту минуту в гостиную шаровой молнией влетела Марья Семеновна.

— Как ты можешь это терпеть! — крикнула она Александру Петровичу. — Чтобы мою дочь…

Она задохнулась от возмущения и бессильно шевелила губами. «Что же это — она подслушивала, что ли?» — мелькнуло у меня в голове.

— Марья Семеновна, — спохватился Александр Петрович, — успокойтесь… У Марьи Семеновны высокое давление, — словно пытаясь призвать меня к ответственности за доставленное этой тучной даме неудобство, обратился ко мне Спиридонов-старший, — ей вредно волноваться!

«Боже, какое трогательное внимание и забота!» — не удержалась я от мысленной усмешки.

— Извините, — скорчила я препротивно-жалостливую гримасу, — но я просто называю вещи своими именами. Меня не учили врать, — резким тоном добавила я, глядя на пунцовые щеки Марьи Семеновны и поздравляя себя с брешью, проделанной в стене семейного самодовольства.

— Я хотел как лучше, — по-монашески жалобно проквакал Спиридонов, — Марья Семеновна…

Марья Семеновна схватилась за сердце.

— Может, врача? — холодно спросила я.

На крики прибежала Валентина Георгиевна. Вместе с Александром Петровичем они усадили Марью Семеновну в кресло. Домработница схватила лежавшую на столе газету и стала обмахивать ею лицо Марининой матери. Та закрыла глаза и жадно хватала воздух ртом, держась за левую половину груди.

— Там в аптечке корвалол и эринит, — скомандовал Александр Петрович, и Валентина Георгиевна побежала на кухню.

— Сейчас получше, — открыла глаза Марья Семеновна и с нескрываемой ненавистью уставилась на меня.

Домработница принесла маленький стаканчик с водой и корвалолом и пачку эринита. Марья Семеновна выпила корвалол и виртуозно заглотнула таблетку.

— Спасибо, Валя, — благодарно посмотрела она на сочувственно вздыхавшую Валентину Георгиевну.

— Вам правда лучше или все-таки «Скорую» вызвать? — разволновался Александр Петрович.

Услышав скрежет ключа, поворачивающегося в замочной скважине, я с насмешливым злорадством подумала, что вот теперь все в сборе. Через несколько секунд в гостиную вошла пошатывающаяся Марина. Увидев дочь в нетрезвом состоянии, Марья Семеновна снова схватилась за грудь.

— Марина, что с тобой? — запыхтела она.

На ее лице читались испуг и жуткое неудовольствие, неловкость и смущение оттого, что ее дочурка предстала перед «общественностью» в нетрезвом виде.