Читать книгу "Фальшивка - Николас Борн"

Лашен сказал:

– Палестинцы в течение долгого времени воздерживались от военных действий. Но постепенно их втянули в войну, диктовали им условия, устраивали провокации в их лагерях. В конце концов они сделали то, что и должны были сделать, – нанесли ответный удар.

– Это неправда.

– Разве это не безумие – то что вы и они разрушаете страну? Разве это в интересах вашей семьи?

– Вы все поняли превратно. Мы сражаемся, чтобы покончить с безумием войны.

Тони попытался изобразить взволнованность, потрясение и, главное – сознание ответственности, однако глаза его выдали – Лашен прочел в них шкурническую старательность отличника-зубрилы. Тони ломал руки:

– Разумеется, решается вопрос о политической власти, это означает – вопрос ответственности за судьбы тех, кто всегда нам доверял. Повторяю: мы не бездушные убийцы, но мы не желаем стать жертвами истории. – Он просиял улыбкой и поднял бокал, словно произнес заключительный тост.

Рудник сидел, хмуро уставясь себе под ноги. Хофман пил. Женщины и дети купались.

– Скажите, мсье Тони, каково ваше личное отношение к тому, что в стране сохраняется феодальное господство некоторых семей? Может ли такое положение сохраняться в течение долгого времени?

– А почему же нет? Понимаю, вы хотите сказать – это анахронизм. Но что же на свете не является анахронизмом? Вся жизнь – анахронизм. – Он развел руки, эдакий меланхолик, которого не оставляют мысли о смерти, пессимист, не знающий радости, ибо его гнетет тяжкое бремя ответственности. – Все на свете анахронизм, вся жизнь – анахронизм… Подумайте, каким анахронизмом было бы, если бы мы сами отказались от власти в стране, сложили с себя властные полномочия, чтобы не обременять себя властью, быть свободными от власти. Освободиться от власти или хотя бы от половины власти означало бы уступить ее коммунистам, целиком или только половину. Взяв половину власти, коммунисты будут поступать так, словно у них в руках вся власть. Здесь, в Ливане, они никогда не получат всей власти. И если я говорю, что они, коммунисты, никогда не получат всей власти, вы должны понимать: это слова командующего, а не штатского болтуна, кем я не стал, это не слова археолога, кем когда-то я мечтал стать, и не слова знатока современной скульптуры, кем я нынче являюсь, – это слова командующего, более того, слова бойца.

– Ощущаете ли вы поддержку со стороны государств Запада? Кто вам поставляет оружие?

– Оружие для нас не проблема. Мы получаем оружие отовсюду, несмотря на то что платим не сразу. Отчасти оно поступает в виде помощи от правительств, которые на официальном уровне подвергают нас резкой критике, тут причина одна – то, что в нашей стране нет нефти. Вы, конечно, понимаете, какие государства я имею в виду. Как частное лицо, только как частное лицо, я категорически отверг бы такую помощь, ах, хотел бы я быть частным лицом, да лишь ради того, чтобы категорически отвергнуть такую помощь. С детских лет я питал глубокое отвращение к конфликтам, настолько, что даже опасался прослыть слюнтяем. Ну, что таковым я не являюсь, я сполна доказал, однако отвращение к конфликтам у меня осталось – при виде страданий любых тварей божьих я и сам испытываю страдания. Я не могу равнодушно смотреть на страдания людей, женщин и особенно детей. Мне приходится принуждать себя, если необходимо применить силу, любого рода насилие. Применение силы мне неприятно: видите ли, это смущает мою совесть. Но разве можете вы понять, что это значит – быть избранным, дабы совершать необходимое, избранным и удостоенным. Необходимость же бывает то приятной, то неприятной. Я прибегаю к необходимым мерам, преисполнясь сознанием необходимости таковых мер, и мое прирожденное отвращение к конфликтам в этих случаях перестает что-либо значить, ибо такова необходимость. Хотелось бы, чтобы вы поняли меня правильно. Понимаете ли, есть рай на небесах и есть земной рай, это Ливан, где вы в настоящее время находитесь. И как же мы, ливанцы, должны поступить с народом, который посягает на жизнь другого народа? Палестинцы в Израиле посягнули на жизнь израильтян. Следовательно, у нас, в христианском Ливане, палестинцы не имеют права жить.

– Как же вы собираетесь решить эту проблему? – спросил Лашен.

Тони встал и, низко склонив голову, обошел стол. Ненадолго задержался позади Рудника и обеими руками оперся на его плечи.

– В каждом конкретном случае мы решаем ее особо. Грязные люди, настоящие свиньи. Их лагеря – рассадники заразы, раковые опухоли. Послушайте, что я скажу! Я нанесу молниеносный удар по Триполи и одержу победу. Я нанесу молниеносный удар по Бейруту и одержу победу… Нет, в Бейруте сейчас неразбериха, ввести войска в город не удастся. Я был бы никудышным стратегом, если бы вздумал пойти на Бейрут сейчас. Может быть, ударим во время одной из передышек, во время перемирия, это, пожалуй, куда ни шло… Я буду наносить молниеносные удары и побеждать, когда пробьет мой час! Да, можете и это записать. И еще напишите, у меня много друзей, в том числе и в вашей стране. Арафату мы отрубим хвост… Этого не записывайте. Палестинцы хитры и умелы, у нас поначалу умения было маловато, но мы выждали, пока они не превратили свои лагеря в самые настоящие крепости и арсеналы… – Тони запнулся. – Ваши симпатии на стороне палестинцев?

– Вот уж не сказал бы, – ответил Лашен. – Я журналист.

– Да-да… А может быть, вы им симпатизируете как более слабой стороне? – Тони погрозил пальцем, но тут же похлопал Лашена по плечу. – Понимаю, понимаю… Конечно, разумеется. Долг журналиста. Увидев вас, я в первую минуту подумал, что мы с вами подружимся. Ну что ж, очень жаль. Долг журналиста. Это ужасно. Вы независимы, но не свободны.

Он отошел и погладил Рудника по голове. Слуга снова налил в стаканы арака. Хофман вернулся к столу в компании стройной негритянки, с отливающей синевой черной кожей. Хофман придвинул ей стул. Девице лет двадцать, темный костюм. Она вытащила комочки ваты, которыми были заткнуты ее уши, и внимательно слушала, о чем говорили за столом, ловила каждое слово, и кажется, ей все было одинаково интересно, она на все реагировала одинаково – заинтересованно. Хофман убрал кассетник в сумку, туда же сунул микрофон. Фотоаппараты и объективы он уже уложил, сумки стояли застегнутые, оставалось только взять.

Рудник спросил, не подвезет ли Хофман его в Бейрут. Тот с улыбкой согласился. Через двор прошел слуга с миской в руках, в ней были куски сырого мяса. Тони снова предложил гостям остаться, но Лашен, покачав головой, сказал, это абсолютно исключено, им ведь возвращаться через Старый город, надо успеть дотемна. Про себя подумал, что оставаться совсем не хочется, да совершенно невозможно, эти люди ему неприятны, чужды, ни приветливость, ни радушное гостеприимство хозяина ничего не значат. В этих людях была враждебность, неуловимая, скрытная, и от него самого, он чувствовал, тоже исходила неприязнь. Пили медленно. Уже не слуга – сам генерал предложил сигары, Лашен взял одну, закурил от поднесенной Тони спички. Хофман тихо разговаривал с чернокожей девицей, у той изредка вырывался изумленный возглас. В дальнем углу двора элегантные господа с револьверами в ременных петлях помогали слуге насаживать мясо на шампуры. Там уже стоял передвижной гриль, и один из охранников разводил огонь. Глядя на них, Лашен почувствовал: снова начало знобить.