Читать книгу "Туристы - Кристин Валла"

– Ах, вот что! – сказала она. – Ты об этом! Ну, тогда ты, наверное, правильно сделал, что не пришел.

Шон рассмеялся. Он вдруг почувствовал облегчение, как будто она сняла с него ужасную тяжесть. Ему понравилось, как она говорит по-французски: осторожно и немного напряженно. Она уже приготовилась уходить. Он удержал ее за локоть.

– Тут рядом есть кафе, куда я хожу читать, – сказал Шон. – Пойдешь со мной? Ну, дай мне хотя бы шанс!

Она посмотрела на него с сомнением, балансируя на краю тротуара.

– Ладно, о'кей, – согласилась она наконец.

В молчании они шли по бульвару Сен-Мишель. Шон пытался сообразить, как исправить невыгодное впечатление, которое он произвел на нее. В данный момент это стало для него самым важным проектом. Бармен в «Пти-Сюисс» приветствовал его кивком, его тут знали, он приходил сюда несколько раз в неделю, чтобы почитать. Обыкновенно он садился возле входа перед сигаретной стойкой, куда то и дело заскакивали прохожие купить сигарет. Но сегодня он поднялся на антресоли и провел Юлианну к столику у стенки. Шон спросил ее, что она будет пить. «Колу», – сказала Юлианна. Шон кивнул, себе он заказал пива. Они посидели друг против друга, помолчали. Юлианна спустила пониже ворот свитера. Шон подумал, что рот у нее вообще-то великоват по сравнению с остальными чертами – подбородок, нос, глаза были довольно мелкими. Не мешало бы ей быть и постройнее, подумал он. Она понемногу рассказывала о работе нянькой, о занятиях языком, что-то там говорила про собачью будку, и, слушая ее, он вдруг понял, что все это ему совершенно неинтересно и незачем было сюда приходить. Он тайком посматривал на часы, зная, что бар скоро закроется. Наконец они снова вышли на улицу. Он глядел в сторону, на светящиеся золотым светом окна Люксембургского дворца. Она перестала говорить, воротник свитера был снова поднят, закрыв этот большой рот. Казалось, молчание ее не угнетает. А вот Шон чувствовал себя некомфортно. Он привлек ее к себе и поцеловал. Но и после поцелуя им нечего было сказать друг другу.

– Хорошо было, – сказала она. – Может быть, встретимся как-нибудь еще?

Он быстро улыбнулся и опустил взгляд. А про себя подумал, что нет, у него нет желания снова с ней встречаться. Ему хотелось одного: поскорее с этим покончить, умотать к себе домой и пить виски, пока не сморит сон. Но было уже поздно. Он сам закрепил то, что наметилось между ними. Он ей понравился, и никто, кроме него, в этом не виноват.

Они стали встречаться по выходным в «Пти-Сюисс». Шон предпочел бы пойти в какое-нибудь другое заведение, ему было охота потанцевать или выпить с приятелями. А у нее в Париже не было никаких друзей, она так ему и сказала этими самыми словами. Он бы на ее месте никогда не признался в этом вслух, даже перед бессловесным бревном на берегу необитаемого острова. А Юлианна, как ни в чем не бывало, глядя ему в глаза, почти не таясь, рассказала, что у нее в целом многомиллионном городе нет ни единого знакомого человека. У Шона было такое чувство, что на него взвалили непосильную задачу: он, Шон, несет теперь часть ответственности за ее душевное самочувствие! Сначала он испугался. У этой девицы совершенно нет собственного мнения! Она задавала тысячу вопросов, сама же не знала ответа ни на один. Она во всем без исключения стала ему подражать, начала, как он, пить «Кроненбург», собралась учиться танцевать, спрашивала, хорошо ли в Ирландии. – Да нет, не очень, – ответил Шон. – Во Франции лучше.

Она энергично кивала, как будто в голове у нее была записная книжка, куда она тщательно заносила все услышанное. Она так послушно всему подчинялась, что это даже раздражало Шона, но вот прошло несколько недель, и уже она сделалась для него таким фактором, от которого зависело его настроение. До чего же легко было ее обрадовать! Хватало какого-нибудь дружелюбного замечания, парочки комплиментов или легкого прикосновения. Он следил за тем, чтобы первым являться по пятницам в «Пти-Сю-исс», так как боялся ее огорчить, сам не понимая, откуда в нем появился этот страх. При встрече он всегда ее целовал. Всегда говорил, что рад ее видеть. Тогда ее лицо расплывалось в улыбке, и на душе у него становилось тепло. Когда Юлианна улыбалась, Шон ощущал себя хорошим человеком.

А вот в старушке он никак не мог разобраться. Как-то вечером он помогал Юлианне украшать елку на Рю-де-ла-Рокетт; мадам Чичероне наблюдала за этим с дивана. Она сказала, что равнодушна к таким вещам. Мадам не привыкла праздновать Рождество. Не праздновала она также ни Йом-Киппур, ни Ханукку, но в Бога верила и общалась с ним без всяких формальностей.

– Что касается заложенного в человеке религиозного инстинкта, тут я полностью согласна с линией доктора Юнга, – говорила мадам. – Надо верить, что там над нами что-то есть. Иначе ты будешь верить только в себя, а так слишком легко разочароваться.

Произнося эти слова, она не глядела на Шона, но он ясно почувствовал, что это о нем. Такое чувство у него появлялось не раз и не два. Заказав какое-нибудь готовое кушанье, они устраивались на диване смотреть телевизор. Шон одной рукой обнимал Юлианну. Время от времени он поглядывал на часы.

– Дел много, молодой человек? – спросила его мадам Чичероне.

– У Шона через несколько дней экзамен, – ответила за него Юлианна.

Мадам закурила сигару и сказала:

– Однажды у меня была пациентка, которая считала, что она кошка. Она отвечала по телефону мяуканьем. Я всегда благополучно выводила ее из этого состояния, но не без сожаления. На ее самочувствие хорошо действовали кошачьи ритмы, потому что она была очень подвержена стрессам. А кошка без всяких угрызений совести может спать по семнадцать часов в сутки.

Мадам бросила на Шона долгий взгляд. Он отвернулся к экрану. Вскоре он попросил извинения и отправился домой заниматься. Он бегом мчался по острову Святого Людовика, студеный декабрьский ветер обжигал ему щеки, а он мчался вперед сломя голову, все убыстряя свой бег.

На Рождество он съездил в Дублин. Там он часто ходил в местный паб, пил пиво со старыми знакомыми и развлекал их рассказами, повторяющими прошлогодние, которые все уже успели забыть. Жизнь родного города поражала Шона своим спокойным течением. В воскресенье на улице не видно было ни души. Куда ни глянь, всюду зачуханные лавчонки с опущенными решетками, раскиданные на тротуаре гниющие огрызки фруктов, ипподромные купоны и пакеты из «Макдональдса». Празднование Рождества не доставило ему большой радости, оно свелось, как всегда, к обычному обжорству, все наелись до отвала пудинга, жаркого и кекса на сладкое. В первый день Рождества он чуть не заснул во время мессы и обнаружил, что забыл все рождественские песнопения. Довольно часто он ловил себя на том, что скучает по Юлианне. Мысль о ней прочно засела у него в голове. Он то и дело заговаривал о ней по поводу и без повода, ее имя не сходило у него с языка. Скоро вся семья уже знала о норвежской девушке, всегда одинаково ровной и ласковой, которая так заботливо относилась к одной престарелой даме, что ради нее даже не уехала домой на рождественские каникулы. Все приставали к нему, чтобы он показал ее фотографию, но у него не оказалось с собой ни одной, и родственникам пришлось довольствоваться словесным портретом самого прозаического толка. Мама решила пригласить девушку погостить у них в доме, но Шон не представлял себе Юлианну в Дублине. При мысли об этом у него начинало сосать под ложечкой, и он даже жалел, что перестарался, расписывая ее достоинства. Он сам не был уверен, можно ли считать, что они с ней настоящая пара. Они еще не спали вместе. Но ему не хватало разговоров с Юлианной, и он каждый день порывался позвонить ей, но удерживался и позвонил только раз-другой.