Читать книгу "Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин"

– Вы про это так думаете? – покачалголовой Фома Аникеевич. – А по-моему, нехорошо это. Править, как и жить,надобно легко и радостно, судьба таких любит. А кто сам на себя беду накликает,к тому она тучей валит. У нас и без того государство не очень-то веселое, аесли еще и государь этак каркать станет… Опять же и ее величество тоже ведьхарактером тяжелы и нерадостны. Вот войдет царь в возраст и силу, станетправить сам, и министров себе таких же мрачных и неудачливых подберет. Известно– каков царь, таков и псарь.

Меня поразило не то, что Фома Аникеевич таксвободно рассуждает о его величестве (это в нашем кругу меж своими заведено идля дела полезно), а то, что он ничуть не сторожится чужого человека – японца.Очевидно, в мое отсутствие фандоринский слуга успел чем-то заслужить особенноедоверие Фомы Аникеевича. Он человек проницательный, людей видит насквозь иотлично знает, при ком что можно говорить, а что нельзя.

По гладкой, бесстрастной физиономии азиатабыло неясно, понимает ли он, о чем идет речь, или же просто надувается чаем.

– А что об этом думаете вы, Афанасий Степанович? –обернулся Фома Аникеевич ко мне, и по его вопросительному взгляду я понял, чтовопрос задан совсем в ином смысле: считаю ли я возможным обсуждать главное илиже предпочту ограничиться беседой на отвлеченный предмет.

– Поживем – увидим, – ответил я,садясь и звоня в колокольчик, чтобы Липпс налил и мне чаю. – В историибывало, что весьма слабовольные наследники со временем проявляли себя самымдостойным образом. Взять хотя бы Александра Благословенного или того жеФранца-Иосифа.

Говорил одно, а думал про другое: вправе ли яговорить о принятом наверху решении?

Японец так или иначе узнает от своего хозяина.Мадемуазель в неведении тоже держать нельзя – это было бы слишком жестоко. ФомаАникеевич и Лука Емельянович могут дать дельный совет. Неловкость создавалотолько присутствие мистера Фрейби.

Почувствовав мой взгляд, британец, оторвалглаза от книги и пробурчал что-то неразборчивое – трубка закачалась вверх-вниз.

– Я всё знаю, – перевела мадемуазельна русский, произнося вместо «всё» «всио». – Милохд хассказал.

Батлер снова уткнулся в книгу, давая понять,что на него можно не обращать внимания.

Что ж, значит, и в Англии у господ отдворецких секретов нет. Тем лучше.

Я коротко рассказал своим товарищам о письме,о зловещем докторе и о решении, принятом на тайном совете. Слушали меня молча.Только когда я сказал о том, что доктор Линд своих пленников живыми невозвращает, мадемуазель не сдержавшись ахнула и сжала над столом крепкиекулачки. Чтобы помочь ей справится с понятным волнением, я сделал небольшоеотступление, поведав о чудесной выдержанности, проявленной ГеоргиемАлександровичем. Но отклик мадемуазель (как это, впрочем, часто бывало) меняудивил.

– У Геохгий Александхович шестехо сыновьяот ее высочество и еще два от маленькой балехины. Если бы доктох Линд похищалединственная дочь его высочество – о, он вел бы себя совсем не так.

Я, признаться был эпатирован – и самимсуждением (возможно, не лишенным справедливости, потому что любимицей ГеоргияАлександровича и в самом деле являлась Ксения Георгиевна), и нетактичнымупоминанием о госпоже Снежневской.

Фома Аникеевич повернул разговор и тем смягчилнеловкость:

– Не можем ли мы, слуги, со своей сторонычто-либо сделать?

Вот что значит истинный дворецкий – внескольких скупых словах сразу отмел шелуху и обозначил главное. Все-таки всемы перед ним сущие карлики.

– Извините, Афанасий Степанович, что яговорю это, – с всегдашней своей учтивостью продолжил ФомаАникеевич, – однако речь идет не только о жизни Михаила Георгиевича, но ио материях еще более значительных – судьбе монархии и самое российскойгосударственности. При всех наших внутренних потрясениях, разбродах и шатаниях,при явной слабости и неопытности государя – еще и такой удар, да на глазах уобщества и всего мира. Здесь можно ожидать каких угодно последствий. Мы, слугидома Романовых, не должны этого допустить.

Японец бухнул блюдцем о стол, и такстремительно наклонился лбом к скатерти, что я испугался – не апоплексия ли.Нет, оказалось, что это такой поклон. Склонив круглую голову к самой скатерти,азиат с чувством обратился к Фоме Аникеевичу:

– Это срова истинного самурая.Фома-сэнсэй, вы брагародный черовек.

«Самурай» – это такой японский рыцарь, ячитал. Что означало слово «сэнсэй», мне было неизвестно. Надо полагать,какое-нибудь почтительное восточное обращение навроде cher maotre.

Фома Аникеевич ответил вежливым поклоном, ияпонец распрямился.

– Нада памагачь маему гаспадзину, –заявил он на своем диковинном, но вполне понятном русском. – Мой гаспадзинодзин модзет спасчи маренького одзи и чесчь империи.

– Я много слышал об Эрасте Петровиче,господин Маса, – сказал Фома Аникеевич. – Кажется, во временагубернаторства князя Долгорукого он совершил здесь, в Москве, немало выдающихсядеяний?

Я не знал, что Фома Аникеевич осведомлен о Фандорине,но ничуть этому не удивился.

Японец же солидно произнес:

– Да, отень-отень много. Но этоневадзьно. Вадзьно, сьто мой гаспадзин не будзет жичь, есри живет докутор Ринд.

Сказано было не вполне складно, но смысл японял.

Мадемуазель спросила с совсем иным акцентом,гораздо более приятным для слуха:

– Но что он может сдьелать, ваш господин?

– Всё, – отрезал Маса. –Господзин модзет сдерачь всё. Докутор Ринд жичь не будзет.

Фома Аникеевич вздохнул, что, очевидно,означало: вашими бы устами да мед пить.

– Сударыня, господа. Я предлагаюследующее…

Сразу стало тихо, и даже мистер Фрейбиоторвался от книги, с интересом глядя на Фому Аникеевича поверх очков.

– Наши господа, к сожалению, в неважныхотношениях между собой. Это может помешать делу. Давайте договоримся, что хотьмы, слуги, будем заодно. Станем предупреждать друг друга и уберегать еговеличество и их высочества от ошибок. Насколько это в наших силах.

Так и было сказано – просто и мудро.

Тут в лакейскую просунул голову мой помощникСомов и, приложив руку к груди, извинился:

– Афанасий Степанович, господа, прошупрощения, но мадемуазель Деклик просят к ее высочеству.

И тут же с поклоном удалился.