Читать книгу "Русскоговорящий - Денис Гуцко"

— Всё-таки хорошо, что нас оттуда сюда перебросили.

— Главное, вовремя. Не хотел бы я там оказаться.

— Долго теперь в бронежилетах будем ходить. Пока там не уляжется.

— А там, думаешь, уляжется?

— Конечно. Пара танков прокатится по улицам, так и уляжется.

— А если… нет?

— Несладко нашим в Баку, это уж точно. А танки и так там катаются, да без толку.

— Да. Если и здесь такое начнётся, х…во нам будет.

— Ну уж нет. Здесь вряд ли. Здесь же глухомань, медвежий угол. Они ж здесь лени вые как…

— Краснодарцев поджечь не поленились. Чуть шашлык не сделали из ментят.

— Да-а… Откуда парень-то был?

— Первая рота, третий взвод. Вова Самойлов. Не помнишь? Худой такой.

— Не помню.

— И как его?

— Вроде бы, арматуриной по голове.

— Они же в касках должны были быть? — Там на площади такое, говорят, было… Месиво. Вроде бы сорвали с него каску, а потом по голове. Он упал, а они его ногами замесили.

— Значит, надел плохо! Не зря же Стодеревский говорит: плотнее ремешок затягивайте, а мы … забиваем. Надо было каску лучше надевать!

— Трясогузка его домой повёз. Трясогузку хлебом не корми, дай с гробом прокатиться.

— Была же у него лопатка? Надо было самому рубануть. И был бы жив. Рубануть надо было.

— А ты смог бы? Рубануть?

Всё было по-прежнему и всё-таки иначе. Некто Мёрфи, проходящий освидетельствование в дурдоме, занимал его чрезвычайно. Наконец-то появилось время, когда можно сесть в уголке, достать из-под бушлата журнал «Иностранная литература» — и пропасть из смрадного хаоса. «Пролетая над гнездом кукушки» Митя читал с жадностью, глотал пропитанные тонким ядом страницы, как те абрикосы и персики в ночном Бакинском переулке. В гудящем холле гостиницы, уже переименованной местными из «старой» в «солдатскую»; в актовом зале «бывшего» горкома в составе подрёмывающих тревожных групп; на посту, положив журнал на толстую газовую трубу. Окружающие начинали коситься. Мигали вокруг него испытующие, ощупывающие взгляды — нервные лампочки на приборчиках «свой-чужой».

— Эй, Митяй, не зачитался? Ум за разум заплетётся, зае….ся разматывать.

— Да …. …. …., а то …. и …. …., будешь потом …. ….!

«Свой», — обманывались приборчики и оставляли его в покое, наедине с наэлектризованными страницами. Они делали ему больно, эти страницы, но дочитав, он впервые за месяцы службы почувствовал, что душа, наконец, накормлена. Фух! Хорошо знакомое там, в жизни по имени гражданка, забытое здесь — чувствовать, как она выделяет соки, урчит, уммирротворряяяяется.

Он прислушивался к себе. Сложное волшебство, необъяснимый трюк читающего сознания: закрыв книгу, ты умер, закончился вместе с ней… и сейчас же, не успев отнять ладоней от обложки, вдохнёшь болезненно, как в первый раз, и начнёшь жить — новенький и розовенький, только что обмытый. Странно: закрывая книгу, закрываешь гроб — и закрывая книгу, укутываешь новорожденного.

…От полноты ощущений Митя зажмурился и откинулся на сиденье.

Далеко за горой, наверное, в само́м Шеки, драл горло петух. Трактор, в котором сидел Митя, испокон веку дневал-ночевал на огороженной площадке газораспределителя. (В минувшие спокойные времена колхозный тракторист, зять сторожа, оставлял его тут, чтобы не гонять за тридевять земель на колхозные МТС. Он и теперь, хромой толстячок, появлялся на трассе, смотрел, на месте ли его железный конь. Близко почему-то не подходил, но иногда делал постовым ручкой.) Слева от Мити, обняв сверху руль, храпел мент. В караулы их ставили в парах с Краснодарскими курсантами, курсанты шли за старших. «Приказ командования», — развёл руками Стодеревский. Как бы извинялся. И только от этого, оттого, что сам комполка — вот так с ними, воинская гордость прыскала у них из глаз.

Сегодняшний Митин курсант храпел истерично.

«— Петька», — ехидно назвался он при знакомстве в ответ на его: «Митя». Посмотрел грозно и больно пожал руку. На посту Петька сразу же влез в трактор и уснул со словами: «Е. сь оно колом», — а через несколько минут раздался храп… Читавший при свете фонарика Митя пугался, светил ему в лицо: плачет, что ли? Но нет, не плакал, спал. Спать на посту, конечно, хуже смертного греха, но при любом удобном случае организм по привычке выбирает грех.

…Утро всё прибывало. Молодое солнце перебирало лесок на гребне слепящими пальцами. На краю нависшего над трассой утёса сгоревшей спичкой скрючилась обугленная от удара молнии сосна. Митя думал о библиотекарше Фатиме.

Столичная штучка, единственная на весь Шеки крашеная хной и носящая юбки до колена. Конечно, единственная на весь Шеки читающая такие вещи. Ему хотелось бы прийти к ней как к старой знакомой: «Привет». Хотелось бы поговорить с ней. Просто поговорить — но, конечно, не о том, что происходит сейчас в Шеки.

Скоро их сменят, и они вернутся в город. После завтрака, когда откроется библиотека, он пойдёт туда. Само собой, сначала побреется. Не было бы беспорядков — тогда по тревоге могут сдёрнуть и тех, кто после караула. Не должно быть, по утрам не бывает. По крайней мере, ещё ни разу не было. Это в Баку, рассказывают, громят в любое время суток. Но там и людей побольше. Ночи на всех не хватает.

Он всматривался в выползающий из-за утёса поворот — не появился ли БТР с заступающими. Пора бы. Если «где-то что-то», бойцов могли перебросить туда, и ждать в таком случае придётся долго. Всматриваться в заветный поворот, слоняться вокруг сторожки, тревожа дремлющих у мусорного жбана дворняг. На прошлой неделе многих отправили в село Красное на границе с Арменией — поговаривали, чтобы предотвратить столкновения. Спрашивали добровольцев, это заинтриговало, и добровольцев оказалось втрое больше, чем было нужно. После отъезда команды в Красное людей не хватало. В караулы ходили через сутки; сменившись с караула, заступали в тревожные группы. Настали тяжёлые времена.

Пора бы смене появиться…

Интересно, как следует поздороваться с ней: бравое «Привет» — или смиренное «Здрасьте»…

Когда-то Митя засиживался в кабинете литературы допоздна, а то и вовсе прибегал задолго до звонка, полный разъедающего восторга от только что прочитанного. Полный удивления: прочитанный мир так реален — здесь, сейчас, в нём. Слышали? Видели? Простукала подковами конка, и в ней молодой офицер с усиками, наклоняясь к темной вуальке, говорит напористо и убеждённо… что? что-то важное; видимо, роковое. Промчались, и исчезают из виду, и вместе с ними сворачивается отпущенным свёртком пергамента вся улица со своими кондитерскими, лавкой букиниста, газовыми фонарями и заснеженными притихшими липами. И Карина Богратовна откладывала свои учительские дела, чтобы Митя мог поделиться с ней тем, что увидел и услышал в свежепрочитанном мире. Он увлекался, затевал споры, и она с ним спорила — как с равным.