Читать книгу "Натренированный на победу боец - Александр Терехов"

– Молодой, пригожий – тень за тобой…

– Пошла ты!

Цыганки таскались оравой вдоль торговых лавок босиком по бархатистой пыли, сторонясь одного окошка – у него дебелый милицейский голова Баранов царил меж распаленных кавказцев. Всхлипывали две крашеные девки.

Я отсыпал семечек водителю, таращившемуся из автобуса на разборки.

– Чо там за дела?

– Ложки серебряные слямзили с ларька. Одна продавщица: я не брала. И вторая: не я. Работают в смену. Чернота-хозяева серчают, до убивания.

– Какой ларек?

– Да вон.

Обойдя ларек, я позвал:

– Командир, пусть подымают краном ларек. Наверняка крыса утащила. Лежат в гнезде.

Баранов покосился на меня, как на малосмысленное дите, и отвернулся к притихшей черноте. Я доканчивал в рыжий затылок, облизав опухшую губу:

– Забываю сказать; подвал глядели гостиницы – там какое-то пальто, где блоки свалены… Лежит, как человек.

Город оборвался, так и не свалившись в деревню. За очередной автобазой простерлось поле с черными костяками грузовиков. Подальше – набухла насыпь железной дороги; я расположился на черепе усопшего автомобиля, разглядывал первые звезды и ворон, ватажившихся в опиленных тополях, находил в кармане последние семечки с оглядкой на чудного живописца: дядя поставил ящик под забором и малевал впотьмах: что? Жрали комары, не высидел боле, вдарил бечь – живописец угнулся, но я угадал:

– Товарищ Клинский?

– Набродился? – Он складывал ящик. – Люди наперечет, сам за тобой хожу. Чтоб не тронул какой мазурик. Согласен на «ты»?

– Годится! Дай рисунки позырить.

– Да ну, к черту, я природу слабо. Люди – ранимей. Вот наброски с собой. Первостроитель Мокроусов. Наш, местный, покойник уже. Я его по пояс, чтоб деревянную ногу не захватывать. Вот, узнал кто? Илья Муромец. Легендарный покровитель Светлояра. Когда с печки слез, он в Киев ехал напрямую через нашу непроезжую землю вятичей. И срубил избушку на озере. Озеро-то, что Трофимыч после войны осушил. Богатырь купался, наши девки подсматривали. Князь их спросил: как мужик? Они: светел телом, мордой яр. Светлояр! В Киеве Илье не поверили, что ехал напрямую. Начали: в очах детина завирается…

– Что у него на штанах?

– Лампасы! Ведь как писали – «старый казак Илья Муромец».

Возвращались молчком. Клинский вздыхал, не подымая небольшой черноволосой головы, источая спиртовые дуновения, и глотал зевки, уставясь в землю.

– Случилось что?

– Мы случайностей не допустим! Обычная маета. Письмо пришло: Президента убьют. – Приостановился. – Не ты писал? Шучу. И не знаешь кто? И краем уха? Смеюсь. – Он язвительно хмыкнул. – Убьют. В Светлояре. Где чихнешь, а жена уже знает, кто пожелал «будь здоров». Сократите хождения. С крысами у нас – ты понял. Особенно на мясокомбинате. Покусы детей. Народ обступит и – необоснованные надежды, завышенные требования. Людей нехватка вас ограждать. Съезди для роздыху к археологам в Крюковский лес.

Старый дрых, Ларионов и Витя чаевничали с буфетчицей. Архитектор донес:

– Поутру снимаем первых павших. Заказали вам билеты назад.

Клинский тотчас добавил:

– Озаботьтесь мешочек для денег побольше. Ка-вар-дак… – Он жалился, пропадая на лестнице в тепло-синей ночи. – Затеяли проводы Трофимычу в кафе – там подвал залило, крысы по гостям, крысы по мне, крысы Трофимычу по галстуку. Хотели душевно наградить, а старика – в больницу. Синий. Милиция кафе трясет, а что толку? Гибло живем… А сыну завтра в школу. Живодеры, слышьте? – я надеюсь на вас!

– Выпил, – тихонько сказал Ларионов. – Вы и не знали, какая каверза-то с Трофимычем? Такое и вам небось удивительно?

Я пожал плечами.

– Нет. Я хорошо представляю. Подтопление подвалов талыми или грунтовыми водами. Событие трагическое для грызунов.

Осоловели, разошлись.

Русская Троя, или тридцать три струи Время «Ч» минус 11 суток

– Лейтенант. Сюда иди.

Я замялся у ворот, силясь вглядеться: кто? Да какая разница – люди.

В черной легковушке ожидал Баранов – один. На сиденье белела газета. Хлеб, огурцы, бутылка.

– Залазь. Что ж я один. Мастер! Подняли киоск – в норе ложечки. А вон друг твой из подвала в гостинице.

Я глянул туда. У гостиницы мордой в морду светили милицейский газик и синий краснокрестный фургон – между ними толклись милицейские и штатские. Мужик в белом халате нагибался к земле, к черному клеенчатому свертку, похожему на укутанную елку.

– Дед. Небось бомжатник, бомбил на рынке. Сыплется в пуках. Нога до колена – вообще свинтила. – Баранов разъерошил рыжий чуб. – Так не вовремя. Следов насилия нет – я его задвину втихаря. А то область отбузует. Перед гостями только и ждут, за что накрутить. Без этого гадюшник. Трофимыча проводили… Мужик! Сорок пять лет пахал. А в колхозе – с одиннадцати. Пять орденов, герой! Сиял, как пацан, танцы затевал. Музыка пошла, и крысюки начали сигать – по галстуку к горлу. Не зря ведь он свихнулся на них. Погань его и схарчила. Так живем – хлеб жуем. – Он раздавил слезу. – За что сдохнет? Ты пошел уже?

Скуки ради я выбрел на единственный освещенный подъезд с притулившимися каретами скорой помощи. Постирался. Санитарка отмахивала с лежака: ступай! Дождешься – в милицию звоню! Не жди ты, Верка спать пошла. Не ее? Ложусь спать, а телефон – вот он, милиция рядом. Морда твоя нетутошная.

Холодно сидеть – не дождешься света. Кошка дремала на лохматом венике, щурясь на меня – не сгоню? Ушел к березам найти лавку, но примостился в траву – трава. А вот я. Сижу в себе, как влитой. Такой вот. Вдруг странно.

Качели чернели виселицей, оттуда расслышал плач – разом догадался кто. Доброй ночи.

– Простите. – Невеста отворачивалась в платок. – Мы вам так надоели! Маленький город: из дому выйдешь – всех повстречаешь. Он – вон окно.

Я не посмотрел.

– Вы пойдите к нему… Встречаю утром – идет в парикмахерскую, уже в орденах. Помахал мне вот так: спасли, меня спасли. Засмеялся. Я к вам кинулась так, от бессилия. Вы почти смогли. Витька разогнулся. А Иван Трофимович вас ждет.

Я зевнул, ну его на хрен.

– Повторяет: я неправильно понял что-то. Болезнь смешная – упадок сил. Он теперь…

– Да ладно вам. Разнылась…

– Сказал: умру, я это понял, теперь и ты пойми. Я пробую. Но это совсем чужое. Не приложишь к себе. Я не знаю: боюсь крыс? А вы?

– Да ну. Они такие беззащитные. С трубы хвост висит, цапнешь карцангом – барахтается, а пузо все наружу. Когда устаешь – раздражает.

Она трогала траву у ног, раскрыв дольку тела на спине, туда легла моя ладонь – лишь тепло.