Читать книгу "Легкая поступь железного века - Марина Кравцова"

— Со мною будет Сенька, — помнишь Сеньку? Настоящий богатырь Илья Муромец. А кроме силушки и умом не обижен. Не бойся, Надин, если этот немец позволит себе непочтительное отношение к тебе…

— Он не позволит, — неожиданно совершенно спокойно, с насмешкой в звенящем голосе перебила Надя. Она нервным, но полным достоинства жестом поправила свои чудесные волосы и продолжила тем же язвительно-ледяным тоном. — Сам господин Фалькенберг мне не страшен! У меня кое-что против него есть… Я боюсь, — и тут голос ее невольно дрогнул и стал глуше, — боюсь отца Франциска.

«Что у тебя есть?» — хотела спросить Наталья, но прикусила губу. Все это ей очень не нравилось…

Глава четвертая

В Любимовке

В Любимовке только и разговоров было, что о Петруше да о Маше. Такой суд-пересуд начался… Барин сразу же по отъезде Белозерова подался к старинному другу Артамону Васильевичу Бахрушину, дабы тоску развеять. Запершись в кабинете хозяина, друзья отдавали должное анисовой и вели разговор по душам.

— Эх, нечего сказать, удружил ты мне, Степан Степанович! Моего, можно сказать, злейшего врага выходил, от смерти спас!

— Да откуда ж мне было догадаться, что племянник родной — злейший враг твой?! Да и не говори… выходил на свою голову, старый остолоп.

— Ты не гляди, что племянник, — хуже аспида. Волком глядит. Того и жди, что изведет.

Любимов подмигнул с хитрицой.

— А правду ли про тебя болтают, что ты батюшке его, мужу родной сестрицы, во Царствие Небесное взойти помог?

— И-и! Что за треп, уж как обидно от тебя-то слышать!

— Ну, прости, брат, я ничего, — принялся оправдываться Степан Степанович. — Это ж сороки-сплетницы на хвосте разносят. А ведь и много чего еще разносят, Артамон Васильевич…

— Тьфу ты! Так и норовишь ужалить, а еще другом моим прозываешься…

— Да я чего… Ну, не буду, не буду… А вот я лучше чарочку за тебя выпью!

— Это дело…

Далеко за полночь гость крепко-накрепко уснул за столом, а барина, орущего песни и все норовившего пуститься в пляс, слуги едва доволокли до опочивальни. Потом то же самое проделали и с совершенно бесчувственным Любимовым.

На следующий день разбитый, с больной головой возвращался от Бахрушина Степан Степанович. И хоть прохладный стоял день, Любимов был весь красный, с круглого лица текли струйки пота. Он задыхался.

А пока сокращал Степан Степанович версты до родной Любимовки, Маша, привезенная назад, томилась, запертая на ключ в его комнате. Еще когда схватили ее и повезли незнаемо куда любимовские холопы, сердце девушки сжалось от страха и предчувствия большой беды. А уж когда вдруг ни с того, ни с сего обратно повернули… И вот теперь она вновь — пленница. И нет рядом единственного заступника — о сем уж дворовые ей доложили с издевкой.

Когда Машу втолкнули в барские покои, она, едва различив затуманившимся от слез взглядом иконы в красном углу, бросилась перед ними ниц и так провела несколько часов, не вставая.

Проходило время, протекала ночь, а Любимова не было. Девушка, уставшая, измученная разрывающей сердце тревогой, тяжко задремала. Но вот послышался скрежет ключа в дверном замке…

«Барин!» — вздрогнула Маша и вскочила. Но, отчеканивая шаги, вошел в комнату Григорий — и стало еще страшнее. Гришка тупо уставился на пленницу, и она вдруг поняла, что жених ее нареченный — пьян вдрызг, а сего греха с ним никогда не случалось. Отродясь никто не видел первого парня на деревне в столь великом подпитии. Чего и от трезвого-то от него ожидать, предугадать было трудно, а тем паче…

— Ну, что смотришь? Не ждала? Ничего, барин нам покамест потолковать не помешает.

Маша не произнесла ни звука.

— А ловка ты, Марья Ивановна! Недотрога тихонькая… До той поры скромна была, пока по нраву себе не нашла…

Маша вскинула ресницы.

— Ну, нечего! — прикрикнул Гришка. — Я насквозь тебя вижу… Степан-то Степаныч наш, хошь и господин, да старая квашня, а тут-то всем вышел избранник — барин, да вояка, да богат, да пригож… Куда до него худому холопу Гришке. Не пара мужик-деревенщина нашей царевне!.. Не прощу.

Он больно схватил ее за плечо.

— И образине старой, сиречь барину нашему не спущу! Ухожу я отсель. Насовсем ухожу. Тебя в жены взять хотел, да не будет этого, не стоишь. В полюбовницах моих походишь! Сейчас со мной пойдешь! Слышишь? Будешь при мне, пока не наиграюсь. Я-то теперь на дворяночке настоящей женюсь, ты еще жене моей прислуживать станешь!

Маша дернула плечом, пытаясь стряхнуть Гришкину руку, и с трудом проговорила, стараясь казаться спокойной:

— Пьян ты, Гришенька, и мелешь невесть что…

— Да пьян, а знаешь — отчего? Откроюсь — вон ты дрожишь, и мне страшно. А страшно того, что задумал. Должен я сегодня в Нижний по баринову велению отправляться, по торговому делу. Доверяет он мне таперича. Да только не в Нижний путь мой будет… А в том, что сделаю сейчас — тебя обвинят. Я, вон, и ключик сам смастерил, потому и вошел тайно, никто о том не знает… А скажут — Машка барина обокрала да сбежала, а там, ежели что… ищи меня свищи!

— Да ты что! — вскрикнула Маша. — Что надумал?! Да я сейчас…

Сильная рука накрепко зажала ей рот.

— Кричать не вздумай только. Сказал — со мной пойдешь! Смиренница…

Маша забилась в его руках, больно ударила Гришку локтем. Он, разъярившись, оттолкнул ее, и девушка, падая, ударилась о край стола. Опрокинулся подсвечник с догорающими свечами, вспыхнула скатерть… С каждой секундой огонь набирал силу. Гриша от этого зрелища почти протрезвел. Еще через мгновенье пришел в восторг: «А как все выходит-то! Вот оно… и следов не останется! Ну уж теперь…»

Он метнулся к образам, снял икону Николая Угодника. За иконой — тайник, — знал, подглядел в замочную скважину, как барин прячет добро, собираемое по камушку драгоценному, по монетке… Сребролюбие одолело в последние годы Степана Степановича. Вскрыл Григорий тайник, вытянул заветную баринову шкатулку, которая сама по себе — состояние, и торжествующие глаза его заблестели едва ли не ярче драгоценных камней на ее крышке. Маша без сознания лежала на полу. Гриша глянул на нее с нехорошей усмешкой и пробормотал:

— Что же, видать, судьба твоя такова. Никому не достанешься. А и не надо! И любовь моя проклятущая вместе с тобой сгорит.

Комната уже наполнялась дымом. Гришка бросился прочь.

…Первым заметил валивший из бариновых покоев дым Антипка. Он помчался по всему дому с воплями:

— Горим!!!

Дом мгновенно отозвался суматохой, криками, плачем. Находившие внутри слуги хватали первое, что попадалось под руку, и выбегали на улицу. Антипка наткнулся на Таисью, которая со стонами цеплялась то за одно, то за другое, и, казалось, готова была заживо сгореть, чем расстаться хоть с частичкой своего добра.