Читать книгу "Я дрался на Ил-2 - Артем Драбкин"

У местных я самогонку никогда не покупал, но кто-то ее доставал уж не знаю как. Она лучше, вкуснее нашей водки — та была сивушная.

— А ликер «шасси» пили?

— Технари пили. И мы, но знаешь когда? Уже когда я в транспортной авиации летал. В самолете у меня за спиною бачок чистяка. Называли так: «Противообледенительная жидкость». Чтобы, когда в облаках летишь, образующийся лед не прилипал к плоскостям и на винты. Эта антиобледенительная жидкость — чистый спирт. Я как-то на Ли-2 возил бочку такой жидкости двести литров. На ней было написано: «Брак». Я спросил сопровождающего, который с нами летел: «А почему „брак“?»

Он ответил, что при проверке крепость оказалась всего лишь девяносто два градуса вместо положенных девяносто шести.

— А на Вашей памяти, по пьянке или спохмела кто-нибудь летал?

— Это противопоказано. Батя, Николай Терентьевич Кузнецов, за этим следил. В десять часов все летчики должны были быть дома. Батя приходит, проверит и дежурному напоминает: «Смотри, чтоб никто никуда не ушел».

Потому что завтра опять надо летать, а если кто к девкам пойдет или где-то найдет выпить, то все-е-е… Но этого не было. Правда, был один такой случаёк, Димка Андреев: «Пойду, — говорит, — по Индии пройдусь».

Он Индией Эстонию прозвал.

Самогонки выпил и еще бутылку принес. Он попался и поэтому несколько раз не летал на боевые задания. Ему Героя так и не присвоили. Что с ним дальше было, я не знаю.

— Жили на фронте в каких условиях?

— В разных: и на крыше спали, на нарах спали и по деревьям спали… Однажды перелетели, самолеты пригнали, а батальон обслуживания отстал. И мы три дня спали на улице. Ноябрь месяц, земля замерзшая, и мы спали три дня в копне сена. Прямо в унтах, во всем теплом. Ничего… В Гремячево нас расселили по населенному пункту. Спали в спальных мешках.

И в землянке жили на нарах в два этажа. На нарах — сено, брезентом укрытое, на нем лежат спальные мешки. В землянке бочка с трубою, топится дровами, тепленько.

Вечером, если операции нет, командир полка, Батя, часов в десять-одиннадцать приходил в наше «общежитие», ну, туда, где мы спим. Проверял…

— Скажите, пожалуйста, а зверье водилось в полку?

— Ну а как же! Была всеми любимая собачка, и звали ее Дутик. Его все таскали, буквально из рук в руки передавали. Все время возили с собой. А если Вы вшей имеете в виду, то их не было. Нам выдавали и белье, и мыло, и в баню водили регулярно.

— Концертные бригады к вам часто приезжали?

— Приезжали. Два-три раза за лето — это часто или нет? Мы тогда пацанами были, и кто знаменитый артист, а кто еще нет, не знали. Это сейчас я знаю, что Тарасова была знаменитая актриса, а Орлова — самая знаменитая. А тогда никого не знали. Они песни попоют, поиграют и уедут… А мы — опять на войну.

— Вас в город выпускали? В Ленинграде бывали в войну?

— А зачем? Мы во время войны все в полку, в части, в казарме. И вечером командир, сам Батя, проверял, чтобы все были на местах, никаких городов, никаких гулянок. И в дома отдыха никого не отправляли.

— Женщин много в полку было?

— Вот фотография — весь полк. Было пять или шесть девушек в полку, которые перекладывали парашюты или заряжали пушки и пулеметы. Романы некоторые крутили.

Танцы между вылетами, АЭ Торма (Кингисепп)

— Каково Ваше отношение к комиссарам и замполитам? И были ли они у Вас летающие?

— Они были разные. Все зависит от человека. Замполит полка майор Панюшкин, он не летал, но хороший мужик был, внимательный, простой. Побеседуешь с ним, ну, прямо как с отцом поговоришь. И замполит, и комсорг, и парторг могли быть «человечными»: ко всем вопросам подходить грамотно, умно… А были и, как бы Вам сказать: есть на «А», а есть и на «Г».

— По Вашему мнению, политработники были нужны?

— Я не могу сказать определенно, нам они, по крайней мере, не мешали работать. Я не помню, чтобы кому-то сделали «втык» или «воспитанием» чьим-нибудь занялись…

— Особый отдел у Вас был в полку?

— Особист в полку был. Вот фамилию его не помню. Он был вроде как шпион. За каждым следил: что говорит, что делает, куда ходит. Но последствия его деятельности нам были неизвестны и незаметны…

Пожалуй, только единственный случай знаю. После того как у нас погиб командир полка, на смену ему пришел командир какого-то учебно-тренировочного полка Зесельсон. Но он, как говорится, «не пришелся ко двору» и по методам воспитательной работы, и по знаниям. Он привык обучать молодых летчиков и стал нам «азы» преподавать… Он побыл немножко и куда-то испарился. Куда его дели, никто не знает. Лучше Кузнецова нам командира не найти было…

— У Вас в эскадрилье адъютант был летающий?

— Мой адъютант не летал. Он не был летчиком. Адъютант ведь вроде как хозяйственник, помощник начальника штаба. Именно у него в распоряжении была вся документация, все летные книжки. Работы хватает… Стрелком он тоже не летал. Ведь чтобы стрелком летать, нужно знать матчасть, уметь устранять отказы, уметь прицелиться, стрелять. Как же стрелком сажать того, кто ни хрена не знает?

— Какое отношение у Вас к советской власти было до войны и во время войны?

— В то время мы не знали другой власти. Но та, которая была, нам нравилась. А вот та, которую сделали этот плешивый комбайнер, Горбачев, с этими Кравчуком и с Ельциным — нет.

— Как складывались межнациональные отношения?

— Разные национальности были, а межнациональных проблем не было. Всех оценивали по качеству работы. А грузин ты или украинец, армянин или казах (у нас и казахи были) — неважно, лишь бы работал хорошо. И никто ни с кем не ругался по национальному признаку.

И в наземных войсках то же самое… Перед каждой крупной операцией нас сажали в машины и везли на передовую, чтобы мы своими глазами посмотрели. Чтобы мы знали и что, и где, и по своим чтобы не врезали. Ведь немцы были в пятистах метрах…

А на передовой все наши нации были. И слышали, как хохол говорил: «Слушай, кацо, дай закурить! Оставь мне „бычка“».

— А местные в Эстонии к Вам как относились?

— Хорошо. Нас в Эстонии с распростертыми объятиями встретили… Как освободителей… В Эстонии мы стояли в Тарту, Пярну, Хапсала…

Что в Эстонии мне запомнилось: очень чисто, и в деревнях, и в городах. И неважно, зима это, лето или осень. Везде чистота идеальная. Мы жили на квартирах хорошо, мирно. И никто из хозяев эстонцев никогда, ничего не говорил нам плохого или чем-то был недоволен.

— Когда Вы узнали о том, что открыт второй фронт, Вы какое-то облегчение почувствовали?