Читать книгу "Ванильный запах смерти - Анна Шахова"

– А ведь знаете, товарищ подполковник, я бы «могла быть Шопенгауэром, Достоевским!» – Зульфия отчаянно расхохоталась и подошла к окну, прижалась горящим лбом к стеклу. Ломаная кромка леса терялась в гаснущем небе. Неясность, зыбкость сумеречного пространства порождала тоскливое, тянущее чувство. – Могла бы. А стала потасканной бульварной журналисточкой. Так, третьего сорта. Поставщик жареного для бультерьеров от телевидения. Словом, не питайте иллюзий, Степан Никитич. Я не трепетная лань в маске фам фаталь. Я действительно эта фаталь. Злобная и несчастливая.

– Зуля! Зуленька, – тихо позвал ее Бултыхов. – Я знаю про вас больше, чем вы можете представить. И вы нужны мне любой. Ваши слова ничего не изменили. Наоборот. Вы много лучше, чем думаете о себе. Чем… – Он вдруг стал задыхаться.

– Лекарства? Воды? – метнулась к нему Абашева.

– Да, мне придется выпить лекарства. Там, на столе. Вот этот желтый блистер – две таблетки. Синий – одна.

Зульфия подала таблетки и стакан воды.

– Почему вы немедленно не отправляетесь в больницу? Вам нужны капельницы, врачебный серьезный уход. Это же не шутки, в конце концов!

– Нет. У меня все есть. И мне нужно доделать тут кое-что. – Бледность залила лицо подполковника так же быстро, как недавно краснота.

– Боже мой, да вы что-то знаете об этом отравлении? Вы в самом деле причастны?! – ужаснулась Зуля.

– Нет, что вы. Конечно нет. Это – другое. Тут вопрос. Недоумение… Зуленька, накапайте мне вон из того пузырька капель пятьдесят. – Бултыхов указал на темную стекляшку.

Зуля дала ему успокоительное и, подоткнув одеяло под ноги и спину болящего, села на стул, вечерять. Сумерки стремительно сгущались. Предметы на столе теряли очертания, растворялись в темноте. Лицо врача на белоснежной подушке, то мечущееся, закидывающееся, как в агонии, то замирающее покорно под легким прикосновением сиделки, стало почти неразличимо. Судорожное дыхание больного наконец сменилось мерным сопением – Степан Никитич уснул. Зуля поднялась, наклонилась над ним: лицо его выражало умиротворение. На цыпочках Абашева подошла к двери, вновь прислушалась, Бултыхов не шелохнулся. И Зульфия вышла из комнаты.

Адель Вениаминовна не могла уснуть. То включала-выключала кондиционер, то закутывалась в одеяло, чтобы через пять минут скинуть его и расстегнуть пуговки ночной сорочки, то распахивала балконную дверь, то захлопывала ее с раздражением. Густой стоячий воздух словно поглощал малейшие звуки: ни шорохов спящего дома, ни копошения дроздов, облюбовавших крону ивы, не раздавалось. Даже комары поутихли и не изводили однотонным зуммером. Сунув под язык таблетку снотворного, Пролетарская вышла на балкон. «Какая же эта Травина неряха…». – Старуха брезгливо отодвинула пластиковый стул с брошенным на него комком влажного купальника. Адель Вениаминовна села на другой стул, предварительно подложив маленькое полотенце. Она залюбовалась переливами оттенков неба: от темно-фиолетового над домом до серого в белесой дымке у горизонта. Звезды едва различимыми крупинками желтели в просветах низких облаков. «Конечно, такого совершенного покоя не бывает в городе», – подумала вдова, прикрывая глаза и погружаясь в зыбкую дрему. Вдруг она услышала знакомый мужской голос, глуховатый, слабый. В соседнем номере Бултыхов с кем-то разговаривал. Неожиданно голос врача приблизился на расстояние шага от Пролетарской: подполковник вышел на балкон, и теперь его разделяла с соседкой полупрозрачная пластиковая стенка. Адель Вениаминовна вжалась в стул, задержав дыхание.

– А когда же и поговорить спокойно? – прерывающимся голосом спросил у кого-то Бултыхов.

«Он говорит по мобильному телефону», – поняла Адель Вениаминовна.

– Да! Меня именно это беспокоит! – с нажимом, чеканя слова, произнес подполковник. – Я говорю предельно тихо – это во-первых. А во-вторых, я, кажется, могу назвать причину. Нет, вот этого я не понимаю. Ну, а если предположить, что все было спланировано заранее?! Да! Тогда все становится предельно логичным. Ах, нет?! Ошибаюсь? Хорошо бы, если так. Впрочем, это, в конце концов, не мое дело, в этом вы можете быть спокойны – у меня нет ни сил, ни желания лезть с откровениями. Ничего, как-нибудь. Силы на рыбалку? Отчего же? Есть.

После этих слов Степан Никитич долго слушал собеседника и наконец выдохнул:

– Да уж. Эти сведения необходимо донести до следствия. Ну, спасибо, спасибо, все обсудим при встрече. Хорошо, в пять.

И он, повздыхав, ушел с балкона.

Встревоженная, боясь пошевелиться, Пролетарская потеряла всякую надежду на сон. «Приму еще таблетку и капли. И завтра же, никому ни слова не говоря, пойду в полицию. Этого «умирающего» нужно как следует тряхнуть! Вместе с его визави».

Адель Вениаминовна решительно закрыла балкон и прошествовала к кровати. Приняв лекарства, она улеглась на спину, подняв острый носик и поджав тонкие губы. У Адели Вениаминовны была давняя привычка, умилявшая внуков и раздражавшая невестку, – подводить НА НОЧЬ глаза и брови стойким косметическим карандашом, а губы алой помадой. «А вдруг я умру во сне и буду лежать тут на кровати страшная, без глаз и рта?!» – выдвигала резоны престарелая красавица. Из-за помады она приучилась спать только на спине.

Через полчаса вдову наконец настиг Морфей и рот старухи беспомощно раззявился. Часы над дверью показывали половину четвертого.

А в пять утра Люша, спящая очень чутко, услышала скрип ступеней. Она вскочила, подбежала к двери и едва приоткрыла ее. По лестнице медленно спускался Бултыхов, в ветровке, кепке, с удочкой и ведерком. Подивившись чудесному выздоровлению врача, Люша пришла к выводу, что, купировав болевой синдром лекарствами, Степан Никитич решил для тонуса прибегнуть к любимому занятию. «И правильно, молодец! – про себя похвалила сыщица больного. – Я после нездоровья первым делом в сад бегу – полоть, касаться земли, травы…»

Комнату Люши будто окутывала золотистая дымка: так сквозь шторы проникал свет пробуждающегося солнца, который рассеивал ночные страхи и тревоги. Успокоенная, Шатова, обняв подушку, провалилась наконец в крепкий сон.

Глава четвертая

«Не ту! Не ту убили!»

Около восьми ее разбудили громкие голоса, доносившиеся из холла. Голосов было подозрительно много. Незнакомый мужской, грубый, простой. Потом Дашин, встревоженный. Его перебивал крикливый Васин. А вот вступил мерный Самохина. Нет, еще чей-то незнакомый. Люша в тревоге соскочила с кровати. Не успела она наспех умыться и причесаться, как в дверь застучали.

– Юлия! Спуститесь в холл! – отрывисто сказал Говорун и стал дубасить в дверь Абашевой.

В холле царило смятение. Сдержанная Даша бегала, то заламывая руки, то закрывая ими лицо. Лика Травина, сжавшись в комок на краешке кресла, мелко подрагивала, уперев взгляд расширенных глаз в ковер, будто заклинала на нем особую точку. Самохин, сложив на груди руки, стоял у барной стойки. Вид у него был понурый и озадаченный, от фирменной улыбки не осталось и следа. Около лестницы стояли двое молодых мужчин, собранных и напряженных. Они бросали быстрые, какие-то ощупывающие взгляды на окружающих. Но главным действующим персонажем и бесспорным центром энергетического притяжения можно было назвать невысокого, коротко стриженного мужчину с круглой головой. Он сидел на диване, широко расставив ноги и подавшись вперед, будто ожидая команды «Марш!», и яростным взглядом смотрел наверх, откуда спускались постояльцы. Люша сбежала и села в свободное кресло. Следом за ней спустилась Абашева. При виде Зули следователь – а на диване к «броску» готовился именно Геннадий Борисович Рожкин – расплывшись в хищном оскале, подвинулся и сказал: