Читать книгу "Апельсины из Марокко - Василий Аксенов"

Ребята маленькие, все почти были с тридцать шестого года, ая-то лоб, балда, надо было чисто сработать, а я со страху прямо к бутылкамполез, и ребята за мной.

Все равно другой такой ночки у меня в жизни не было, да и небудет. Мы лежали на полу, и хлестали шоколадный ликер, и прямо руками хваталиикру, и все было липким вокруг и сладким, и прямо была сказка, а не ночь, и такмы все и заснули там на полу, а утром нас там и взяли, прямо тепленьких.

И поехал я, Петя, из Питера осваивать Дальний Север. Жизньмоя была полна приключений с тех пор, как я себя помню, а с каких пор я себяпомню, я и сам не знаю. Иногда мне кажется, что тот, кого я помню, это был нея. И вообще, что такое, вот выпили мы сегодня в складе, и этого уже нет; вот ясигаретку гашу, и этого уже нет, а впереди темнота, а где же я-то?

Тут такой сон находит, что просыпаешься от стука, будточокнутый, будто тебя пыльным мешком из-за угла хлопнули, страх какой-то,хочется бежать.

– Эй, Корень, тебе повестка пришла, – сказали изкоридора. Понятно, шуточки, значит. Так надо понимать, что в парикмахерскую мнепришла повестка. – Слышь, Корень, повестка тебе!

– Сходи с этой повесткой куда-нибудь, – ответиля, – и поменьше ори: тут Петечка спит.

А может, в милицию повестка? Вроде бы не за что.

Я встал и взял повестку. Это был вызов на телефоннуюстанцию, междугородный разговор. Ничего не понимаю, что за чудеса?

Я пошел в умывалку и сунул голову под кран. Струя била мнепо темени, волосы нависли над глазами, мне было знобко и хорошо, так бы весь вечери просидел здесь, под краном.

Потом снова прочел повестку. «Приглашаетесь для разговора сМосквой». И тут я понял – это штучки моего папаши. Ишь ты, профессор, чтовыдумал! Мало ему писем и телеграмм, так он еще вот что придумал – телефонныйпереговор.

Папаша мой нашелся год назад, верней, он сам нашел меня.Честно, Петька, я раньше даже в мыслях не держал, что у меня где-то есть пахан.Просто даже не представлял себе, что у меня кто-нибудь есть, папа там иликто-нибудь еще.

Оказывается, жив он, мой папаша, профессор по званию, членобщества какого-то, квартира в Москве, понял? Он у меня в тридцать седьмом годузагремел и шестнадцать лет, значит, на Колыме припухал. Рядом мы, значит, с нимбыли три года – я на Нере, а он где-то возле Сеймчана. Не любил я тогда этихконтриков. Вот суки, думал, Родину, гады, хотели распродать япошкам и фрицам.Оказывается, ошибочка получилась, Петь. Чистую ошибочку допустил культличности. С батей моим тоже, значит, чистый прокол получился. Юриспруденция несработала, так ее растак.

Петька спал. Я оделся и отправился на почту. В коридорепришлось остановиться – встретил охотника со шхуны «Пламя». Он завел меня всвою комнату и поднес стаканчик.

– Ну как там у вас, на шхуне? – спросил я.

– Премию получили, – ответил охотник. –Жалко, что тебя не было, Корень, ты бы тоже получил.

– Черт меня попутал с этими каланами.

– Да, это ты зря.

И поднес мне еще стаканчик.

– Понял, на почту иду. Отец вызывает меня намеждугородный переговор.

– Будет тебе, Корень!

– Папаша у меня – профессор кислых щей.

– Здоров ты брехать, ну и здоров!

– Ну, пока! Привет там, на шхуне.

– Пока!

– Слушай, ты что, не веришь, да? Хочешь, я тебе всюсвою жизнь расскажу? Всю, с самого начала? Я, конечно, «либертосы» не водил…

– Извини, Валя, я тут в шахматы с геологом играю. Потомпоговорим, ладно?

Луна плыла над сопками, как чистенький кораблик под золотымипарусами. Мимо острова Буяна в царство славного Салтана. Сказочка какая-тотакая есть в стихах, кто ее мне рассказал? Говорят, завелись какие-то летающиетарелки и летают они по небу со страшной силой. Мне бы сейчас верхом на такуютарелочку, и чтобы мигом быть в Москве, и чтобы батя мой не надрывался втрубку, чтоб руки у него не тряслись, а прямо чтоб сесть с ним за стол и заполлитровочкой «Столицы» разобрать текущий вопрос.

Эх, охотник, тебе бы только в шахматы играть, не знаешь тыничего про мою увлекательную жизнь. Попробовал бы ты к тридцати годам заиметьсебе папочку, профессора кислых щей. И кучу теток. И двоюродную сестренку,красотку первого класса. Попробовал бы ты посидеть с ними за одним столом.Попробовал бы ты весь вечер заливать им про свои героические дела и пропроизводственные успехи. Впрочем, тебе-то что, ведь ты охотник с передовойшхуны «Пламя», ты премии получаешь!

А знаешь, как ночью остаться в квартире вдвоем с такимпрофессором, с таким, понимаешь, членом общества по распространению разныхзнаний. Вот ты меня называешь бичом, а он небось и слова-то такого не знает. Ябы тебе рассказал, охотник, как он меня спросил: «Значит, ты моряк, Валя?Выходит, что ты стал моряком?»

Да, я моряк, я рыбак, балда я порядочная. Что ты хочешь,чтоб я ему рассказал, кто я такой, да? Как меня с «Зюйда» выперли и как сплавбазы меня выперли, да? Может, мне про Елисеевский магазин ему рассказать?

«Ах, Валька, Валька, что такое счастье?» – спрашивает мойотец и читает какие-то стихи.

А для меня, охотник, что такое счастье? Ликером налиться доушей и безобразничать с икрой, да?

«Неужели ты ничего не помнишь? – спрашиваетотец. – Нашей квартиры в Саратове? Меня совсем не помнишь? А маму?»

Что я помню? Кто-то вытаскивал стол и ставил на него стул,влезал и снимал мою резинку. Потолки были высокие, это я помню. Подожди,охотник, вот что я еще помню – патефон. «Каховка, Каховка, родная винтовка,горячая пуля, лети…» А маму я не помню. Помню милиционера в белом шлеме имороженое, которое накручивали на такой барабанчик, а сверху клали круглуювафлю. И помню, как в детском доме дрались подушками, как в спальне летали вовсе стороны подушки, как гуси на даче. Вот еще дачу немного помню и озеро. Агуси не летают. Ты небось и не видел никогда, охотник, материковых гусей, белыхи толстых, как подушки.

«Когда ты еще приедешь, Валентин? – спрашиваетотец. – Переезжай ко мне. Ты моторы знаешь, технику, устроишься на работу.Женишься…»

И сейчас он все мне пишет без конца – приезжай. А как яприеду, когда у меня ни галстука, ни штиблет и грошей ни фига?

Мне бы чемодана два барахла, и сберкнижку, и невесту,девочку такую вроде Люськи Кравченко, тогда бы я приехал, охотник.

Господи, и чего он меня нашел, на кой он меня, такое добро,нашел, этот профессор?