Читать книгу "Новые записки санитара морга - Артемий Ульянов"

Во-первых, клиенты патанатомического морга в подавляющем большинстве случаев — недавно скончавшиеся чистые старики. Никаких бомжей и неизвестных, никаких разлагающихся трупов. Большинство опасных инфекций умирают вместе с хозяином, словно преданные слуги, которых в давние времена хоронили с повелителем. С точки зрения микробиологии поверхность тела мертвеца почти не отличается от моей собственной. А в некоторых случаях, может, и чище, ведь я целый день вкалывал, то и дело охлаждаясь потом. А мертвые, как известно, не потеют.

Во-вторых, резиновая защита рук ощутимо мешает одевалке, особенно когда дело касается мелких пуговичек. Кроме того, тонкие перчатки частенько рвутся, тормозя процесс. Короче говоря, в них нет никакого смысла. Новички из ночных санитаров не понимают этого, прилежно натягивая медицинский латекс перед входом в холодильник. Опытные дневные похоронщики используют их только тогда, когда вторгаются в тело — во время вскрытий и бальзамировок. А после одевания лишь тщательно моют руки.

Тщательно, как мою их я, стоя перед белизной раковины, журчащей горячим потоком, льющимся из носатого крана. Старательно намыливаясь до локтя, не тороплюсь, хотя уже очень хочется домой. Последние несколько часов я старался действовать как можно быстрее, чтобы не подвести коллег и тех из родственников покойных, кто ожидал выдач и справок. В командной работе дневных санитаров мы все зависим друг от друга, от старта и до финиша рабочего дня. Уклад Царства мертвых жестко диктует каждое движение, подгоняя безжалостными стрелками настенных часов, которые будто приставлены следить за нами самим Аидом. Но когда наконец-то слышится финальный хлопок двери холодильника, Царство отпускает своих трудяг. И я снова всецело принадлежу себе. Сколько буду мыть руки — мое дело. Можно бы и побыстрее, но спешить нет сил. А потому я медленно растираю белесую мыльную массу, гоняя ее от локтя до кончиков пальцев и обратно. Тяжело отрывисто вздыхая, наклоняюсь к сантехнике, опуская в нее натруженные руки, ноющие суставами. Теплая вода очистительным потоком накидывается на меня, брызгая на форменную пижаму и струясь вниз, к стоку, пенящимся игристым вихрем. В нем утреннее метро, раздевалка, гробы, крышки, сочная пластиковая зелень венков, обрывки фраз на лицах санитаров и родни, мертвецы в парадном макияже и раздетые до зияющего каркаса, вонь, тряпки, нитки, залитый розовым пол, пакеты, пакеты, фамилии, снова мертвые лица. Ия, стоящий перед белизной раковины, журчащей горячим потоком, льющимся из носатого крана.

Еще, если быть оптимистом, можно разглядеть в нем грядущую дорогу домой.

Дорога домой

Вывалившись из дверей служебного входа отделения на двор морга, еще не дойдя до ворот, я уже видел себя в объятиях дивана, в пижаме и в вечерней неге. Не знал, что по дороге домой меня подстерегает сюрприз. Он затаился в маршрутном такси, почти ежедневно везущим меня на родную Аргуновскую.

В салон вместительного микроавтобуса с немецкой фамилией я зашел последним. До «часа пик» было еще далеко, а потому и пассажиров всего трое. Я стал четвертым. Стало быть, с водителем нас было пятеро. Он, аккуратно стриженный крепкий блондин средних лет, с простоватым пролетарским лицом, очень обрадовался моему появлению. Видно было, что в это время каждый попутчик у него на счету.

— Ну, слава богу, вот и поехали! — с облегчением сказал он, заводя трудолюбивый дизелек.

— Мало народу, да? — с риторическим сочувствием спросила немолодая пассажирка, прижимающая обширную сумку к массивной груди.

— Да не, почему. — протянул шофер. И добавил: — В нормальную-то машину больше и не влезает.

Заметив эту неожиданную шутку, я чуть улыбнулся, представив нас всех в салоне представительского седана. Мы тронулись. Не прошло и минуты, как габаритный спортивный парень покинул нас, попросив притормозить у перекрестка.

— Ну вот, стало просторнее, — по-доброму ухмыльнулся таксист, обернувшись на почти пустой салон. Я хохотнул, и эта крошечная смешинка чиркнула по коробку задорной ребяческой фантазии, которая живет в каждом, с самого детства и до последнего вздоха. Когда нас осталось трое, я не удержался.

— А вот у нас и купе, — серьезно заметил я вслед вылезшей из такси тощей девчонке. Теперь уже рассмеялся водила, отрывисто и громко.

— Ага, двое впереди, один сзади, — довольно пояснил он. — Одному в купе сзади в самый раз.

— Это да, у нас же купе-то спортивное, — согласился я с ним.

— Спортивное, конечно, — с готовностью подхватил маршрутчик. — Пять литров, турбонаддув, лошадей четыреста, не меньше.

— Климат, кожа, музон, вставочки деревянные, — подпевал я ему, предчувствуя развитие событий. И не ошибся. Буквально через пару сотен метров маршрутка снова остановились, и теперь мы остались уже вдвоем.

— Не, к черту купе, — обернулся он ко мне совсем по-приятельски. И уверенно заявил сквозь смех: — Все, у нас теперь родстер.

— Да не вопрос! Красный «итальянец», салон — слоновая кость. Может, «Ламборджини»? — предположил я. От души посмеяться не удалось. Четвертый дом, упершийся в Аргуновку торцом, был уже совсем рядом. — Ладно, я тут выйду. Придется тебе одному на родстере по маршруту прохватить, — сказал я, на прощание обернувшись перед плавно отъезжающей дверью.

— Да на хрена мне теперь этот родстер! — с оптимизмом воскликнул шофер. — Все, я теперь в болиде! — гордо сказал он, провожая меня взглядом. И рванул к следующему пит-стопу.

Зайдя в квартиру, я еще улыбался. С трудом выдержав натиск собачьих приветствий, переодевшись, немного послонялся по жилищу. Хотел было упасть на вожделенный диван, но. Вирус импровизации, схваченный мною в маршрутке, уже множился в мозгу, тормоша дремлющую душу. Та вскоре проснулась, и они вместе стали упорно вытеснять меня из сладкой зоны рутинного мещанского комфорта. Легкая нота беспокойного возбуждения запела где-то глубоко во мне, чуть отдаваясь в пальцах. Сопротивляться я толком не мог да и не хотелось. Еще немножко потянул время, выкурив сигарету на балконе.

И сел писать.

И не успел опомниться, как новый день подхватил меня утренним течением. Оказавшись в стенах морга, я вдруг с огромным удивлением узнал, что за ночь холодильник пополнился всего одним трупом. Да, такое тоже иногда случается, даря законную передышку секционному санитару. Это называется «паузой». Или затишьем. Или просто «тишь».

Тишь. Секция

Отчего она наступает, никто наверняка не знает, но каждый грешит на разное. Бумажкин склонен видеть в причинах погодные и социальные факторы. Лично мне его рассуждения кажутся совершенно реальными. К тому же на стороне опытного санитара, похоронившего на своем веку около 50 000 сограждан, стоят многолетние статистические наблюдения.

— Слышал, завтра заморозки под утро обещают, и давление вверх скакнет, аж до 752. Так что выспись сегодня как следует, — говорил Вова, закуривая сигарету, торчащую из-под усов.

Со стороны можно было бы подумать, что он беспокоится за мою метеочувствительность. Но Владимир Александрович беспокоился не за нее, а за метеочувствительность тех, кто балансирует сейчас на грани жизни и смерти на вверенной клинике территории. Он был точно уверен, что некоторые из них не вынесут капризов переменчивой природы и угодят к нам. Главный вопрос заключался в том, как много их будет. Бумажкин, будучи жизнелюбивым пессимистом, прогнозировал приличное количество. А потому мне надо было выспаться, чтобы быть готовым к вероятной неуемной мясорубке.