Читать книгу "Манечка, или Не спешите похудеть - Ариадна Борисова"

— Женщина не должна быть одна, — сказала Нина, оправдывая еще те носки.

— А я не одна, — бросила дочь, острым лезвием слов напрочь отсекая короткое Нинино мгновение между женщиной и старухой, словно мать уже не могла претендовать на прежний статус, втайне еще не иссякший надеждами.

Скоро Нина вышла на пенсию. Ее попросили освободить место, за которое было сполна уплачено государству трудом и творческой мыслью — в институте проводилось жестокое сокращение, лукаво называемое «оптимизацией штатов». Взамен свежеиспеченная пенсионерка получила полное право не помереть с голоду.

Маясь от непривычного безделья и невостребованности, Нина быстро стала выглядеть на увы. «Увы», поняла она, происходит от слова «увядание», когда все лепестки начинают сохнуть и падать, как волосы, желания и мечты. Теперь она целыми днями сидела у телевизора, большей частью ни о чем не думая и глядя на экран, как на картинки калейдоскопа. Иногда покупала бутылку водки и, растянув ее на день, тихонько пила одна, страшась любого звонка в дверь.

Жизнь в Нине теплилась ради трех дней в году: дня рождения дочери, внучки Олюшки и 8 Марта. В эти числа Нине благосклонно позволялось прийти в богатую квартиру зятя в священные часы между завтраком и обедом, пока не подошли настоящие гости.

До звонкого блеска натирала Нина содой чашку и блюдце из германского сервиза на двенадцать персон. Ставила чайную пару на стол и долго-долго на нее смотрела.

На перламутровой поверхности фарфора, словно сбрызнутого разводами бензина в солнечной луже, все так же, как много лет назад, резвились под дудку веселого музыканта пасторальные пастушки. А обещанная дедами-старожилами долгая жизнь Нины стекала с донышка капля за каплей — кап-кап-кап — мимо туго натянутой улыбки дочери, мимо светски-любезного взгляда внучки на серебряные сережки с кораллами, кроваво взблескивающие в тонких чашечных стенках. Для Нининых возможностей это был дорогой подарок.

Верочка по обыкновению скупо и неискренне благодарила мать. Они отправлялись пить торопливый чай на кухне вприкуску с пирожными и лихорадочным поиском тем.

Нина одним ртом машинально улыбалась дочкиным замечаниям о жизни знакомых, тупо уставившись на покрытый цветным пластиком кухонный стол. Никакие силы не смогли бы заставить ее поднять глаза на навесной шкаф, где за стеклом красовались до времени полного набора несколько пар из ее сервиза. В какое-то дикое мгновение ей смертельно хотелось добраться до пухлых пастушек, насмешливо выпялившихся на нее сверху вниз. Хотелось скинуть их под ноги и топтать, топтать… топтать до тех пор, пока эта преступно застывшая фарфоровая молодость не разобьется на тысячу мелких осколков.

Доннерветтер

Димка предпочитал ходить на работу пешком из-за неба. Оно здесь живое и меняется каждые полчаса. Только что было низким, темно-серым и вдруг взметнулось по-над таежной каймой, заголубело по краю ровно, как тень на блюдце. А на подходе к гипсовому руднику уже засветилось придонной лазурью, такой чистой, что, если запрокинуть голову и приставить ладони к глазам, видно, как движутся многослойные воздушные пласты.

Засмотревшись, Димка не заметил подошедшего к нему тезку, Дмитрия Ивановича. Старший взрывник был роста необычайного в здешних коренастых местах, старикан под два метра, и с глазами не по-тутошнему большими, темными и печальными.

— Здоров будь, помощничек. Рано тебе на небеса заглядываться. Пошли, я взрывчатку взял, и ребята вот-вот подъедут.

В раздевалке, она же командировочная и столовая, Димка переоделся в пыльную робу. Зашли шахтеры, и тесное помещение сразу заполнилось смехом и гомоном.

— Привет, Иваныч, — закричал мастер с ходу. — Как майские справил? Сколько денег отложил?

— Сколько отложил — все мои, — буркнул взрывник.

— У тебя на книжке, поди, уже «Мерседес» фырчит, — предположил мастер, подмигнув Димке. — Или круче, что-нибудь вроде джакузи.

— Джакузи, — согласился, подыгрывая, Дмитрий Иванович, не разбиравшийся в автомобильных марках. — Лучше нашу, японскую, машину купить…

Шахтеры заржали. Димка знал, что на самом деле старика здесь уважают и любят, но каждый раз, когда над ним подшучивали, становилось неловко.

— В наряде распишись, пацан, — сказал мастер, вытирая слезы смеха, и сунул марлевый респиратор. — Не натвори там чего. Смотри, что Иваныч делает, и в тютельку повторяй.

Димка обидчиво дернулся. Помощником взрывника он работал вторую неделю, а этот, как заведенный, не устает каждую смену повторять одно и то же.

— Ну-ну, — хлопнул мастер по плечу. — Иди. Иваныч в шахте без фонаря, вслепую может работать. Глядишь, после армии ты здесь за старшего будешь, у кого ж тогда учиться тебе? Если, конечно, рудник не загнется. Вон, угольные-то по республике позакрывались, а наш гипсовый пока трепыхается.

Димка хмуро шагал за Дмитрием Ивановичем по штольне, уже не спотыкаясь на каменистом грунте, как было на первых порах. Вот и началась его взрослая жизнь. После школы не удалось поступить никуда, болтался с ребятами, пока отец по знакомству не устроил в рудник. Осенью в армию заберут. И станут ждать его здесь одноклассница Ленка и шахта.

Будущее предстало как на ладони: работа, пивнушка, дом, дети, огород, пенсия и — гудбай, май лайф. У Дмитрия Ивановича тоже вся жизнь, наверное, на ладони уместится: детдом (обмолвился), армия и рудник — единственная запись в трудовой книжке. Правда, Дмитрий Иванович одинокий, жена пять лет назад умерла, детей бог не дал. Обычный трудяга-дедок, таких на Руси миллионы. Только деньги копит зачем-то. Ну да мало ли у людей странностей, от одиночества всякие закидоны случаются.

Стены в штольне грязно-белые, словно пыловкой побеленные на ряд. Под ногами взметается и оседает серая гипсовая мука. Проходчики ушли по боковым камерам, и вскоре тишину шахты взорвал тяжелый грохот сверл. Димка уселся на буфер пустой вагонетки, перебрал в ящике выданные на сегодня пачки аммонита.

Дмитрий Иванович заворчал, вслушиваясь опытным ухом в характерные звуки забоя. Приблизился к Димке:

— Порода твердая идет, слышь, какой скрежет? Замаемся ждать, пока шпуры будут готовы! Пошли наружу, чего до обеда здесь торчать!

Вышли из вечной мерзлоты, тверже любых крепей удерживающей на себе тонны камня. После шума забоя глубокая небесная тишина показалась плотной, хоть кусками режь. В такую вроде и мышиный писк не протиснется. Ан нет, глуховатый голос старика, как нож в сыр, вошел в податливый, просвеченный лучами воздух.

— Уж сколько дней, гляди-ка, гольная порода на отвалах. Гипсу кот наплакал, план нынче погорит совсем. Коронки у ребят, поди, летят в шпурах. Новые камеры пора делать, доннерветтер ети, а начальство все чего-то кошку за хвост тянет…

Блаженно растянувшись на пригретом солнцем камне, старик достал железную фляжку. Димка непроизвольно поморщился: до носа донесся забористый запах спиртного. Дмитрий Иванович усмехнулся: