Читать книгу "Великолепные руины - Джесс Уолтер"

– Туда нельзя, там все перекрыто. – Ричардс махнул винтовкой в направлении холмов, – Придется вам возвращаться.

– Хорошо, – ответила девушка и спросила, свободна ли западная дорога. Ричардс сказал, что свободна. – Спасибо! Боже, благослови Америку! – И она повернула обратно.

– Погодите! – крикнул я. – Я вас провожу!

– Ты чего, совсем дурак? – спросил Ричардс.

Я стянул с головы шерстяной подшлемник, плюнул на ладонь, пригладил волосы и повернулся к Ричардсу:

– Да провались все пропадом! Возьму и провожу. – Я чуть не плакал.

Конечно, Ричарде был прав. Покинуть пост – значит дезертировать. Но сейчас я готов был остаток войны провести на гауптвахте, лишь бы пройти с этой девушкой хотя бы пять шагов.

– Ну пожалуйста, отпусти меня! Проси что хочешь!

– Хочу «люгер», – не задумываясь ответил Ричардс.

Я так и знал, что Ричардс его попросит. Он страдал по этому «люгеру», как я – по сухим носкам. Хотел сыну подарок привезти. И это понятно, я сам думал о сыне, которого у меня пока не было, когда покупал пистолет на рынке в Пьетрасанта. За неимением сына я собирался показывать «трофей» девушкам и мерзким племянничкам, когда напьюсь. Я бы сначала притворялся, что не хочу говорить о войне, а потом доставал заржавевший «люгер» из ящика стола и заливал про то, как отобрал пистолет у безумного немца, убившего шестерых моих парней и прострелившего мне ногу. Черный рынок немецких трофеев не выжил бы без таких баек. Отступающие голодные немцы продавали свое сломанное оружие и знаки отличия не менее голодным итальянцам в обмен на хлеб, а итальянцы перепродавали трофеи американцам вроде Ричардса и меня, тем, кому нужны были доказательства собственного героизма.

Только вот «люгер» сыну Ричарде так и не привез. Он умер за шесть дней до отправки домой смертью совсем не героической – в полевом госпитале от заражения крови после удаления аппендикса. Ричарде пошел к врачу жаловаться на боль в животе и температуру, и больше я его не видел. Дебил лейтенант сообщил мне между делом: «Да, кстати, Бендер! Чуть не забыл – Ричарде умер». Последний и лучший из моих друзей, павших в моей войне. А в его войне пусть будет точкой такой эпизод: через год я приехал в Айову, в Сидар-Фоллз, остановил машину у дома с кирпичным крылечком, над которым развевался американский флаг, снял фуражку и позвонил в дверь. Жена Ричардса оказалась толстенькой коротышкой. Я наврал ей, что Ричардс умер с ее именем на устах, – лучшего я придумать не смог. И отдал их пацану коробку с «люгером», сказав, что папа отнял пистолет в бою у немецкого офицера. Я смотрел на рыжие вихры, и мне так хотелось своего собственного сына, чтобы жизнь, которую я уже решил потратить впустую, получила хоть какой-то смысл. И когда этот чудный парнишка спросил меня, храбро ли папа «сражался на фронте», я ответил совершенно искренне: «Твой отец был самым храбрым человеком в мире».

Да, это чистая правда. В тот день, когда я познакомился с девушкой, Ричардс мужественно сказал:

– Иди уж. Не надо мне твоего «люгера». Я тебя прикрою. Только потом расскажешь во всех подробностях.

Вам может показаться, что я только и делаю, что жалуюсь, как нам было страшно. Попробую оправдаться. Вот вам доказательство моей щепетильности: я и не собирался трогать эту девушку. И мне важно было, чтобы Ричарде это понял. Понял, что я бросаю боевой пост не для того, чтобы урвать немножко удовольствия, а чтобы просто пройтись с девушкой по темной дороге, почувствовать себя снова нормальным человеком.

– Ричарде, я ее не трону.

По-моему, он мне поверил, потому что вид у него стал совсем расстроенный.

– Господи! Тогда давай я с ней пойду.

Я похлопал его по плечу, схватил винтовку и припустил вдогонку за девушкой. Она шла довольно быстро. Когда я поравнялся с ней, девушка остановилась на обочине. Сейчас, вблизи, она казалась старше, ей было года двадцать три. Девушка смотрела на меня испуганно. Я решил ее успокоить и пустил в ход свое знание языков:

– Scuzi bella. Fare una passeggiatta, per favore?

Девушка улыбнулась:

– Хорошо, проводите. – Она сбавила шаг и взяла меня под руку. – Но только если перестанете подтираться итальянским.

Ага. Это любовь!

Мария, ее сестра Нина и трое братьев выросли здесь, в поселке. Отец умер в начале войны, а братьев – шестнадцати, пятнадцати и двенадцати лет – призвали на службу. Самого младшего утащили из дома рыть окопы сначала для итальянцев, а потом и для немцев. Мария надеялась, что хоть один из братьев уцелел и находится сейчас на севере, за линией фронта. Хотя надеяться, в общем, было почти не на что. Девушка коротко рассказала, как ее деревню, точно губку, досуха выжал Муссолини. А потом пришел черед партизан. А потом отступавших немцев. В конце концов во всей округе не осталось ни одного мужчины в возрасте от восьми до пятидесяти пяти. Поселок разбомбили, обстреляли и обобрали. Мария ходила в школу при монастыре. Там она выучила английский и, когда пришли американцы, устроилась к ним медсестрой в полевой госпиталь. Иногда она работала неделями подряд, но всегда возвращалась в деревню проведать мать и сестру.

– А ты после войны замуж собираешься? У тебя есть парень? – спросил я.

– Был, только вряд ли он жив. Нет, когда война окончится, я вернусь сюда и буду ухаживать за мамой. У нее ведь теперь ни сыновей, ни мужа. Может, потом, когда ее не станет, попрошу какого-нибудь американца отвезти меня в Нью-Йорк. Буду жить в Эмпайр-стейт-билдинг, покупать мороженое каждый вечер, обжираться в дорогих ресторанах и стану ужасно толстой.

– Хочешь, я тебя в Висконсин отвезу? И толстей там на здоровье.

– А, так ты из Висконсина, – сказала она. – Молочные реки, сырные берега? – Мария махнула рукой, как будто Висконсин лежал совсем близко, буквально за вон той рощей. – Коровы, фермы, Мэдисон, луна над рекой, Беджерс-колледж. Зимой очень холодно, зато летом повсюду разгуливают красивые девчонки с косичками и красными щеками.

Она так про любой штат могла рассказать: каждый американец, лежавший в госпитале, с удовольствием рассказывал ей о своей родине. Многие – перед смертью.

– А в Айдахо огромные озера, высоченные горы и бескрайние леса, а еще там на каждой ферме красивые девчонки с косичками и красными щеками.

– Мне вот пока ни одной девчонки не попалось.

– Ничего, после войны найдешь.

Я сообщил, что после войны хочу написать книгу.

Она подняла голову:

– Какую книгу?

– Роман. Обо всем об этом. Может, даже смешной.

Мария насупилась и сказала, что писать книгу – дело серьезное. Какие уж тут шутки?

– Ты не поняла. Я не буду над вами смеяться. Смешной не в этом смысле.

Она спросила, в каком же тогда, а я не знал, что ей ответить. Из мрака выступили очертания ее деревни, сидевшей на холме, точно кепка на затылке.