Читать книгу "Сталинская гвардия. Наследники Вождя - Арсений Замостьянов"

Зная толк в сарафанном радио, Брежнев любил разоткровенничаться в разговоре с каким-нибудь офицером охраны или консультантом, признаваясь, что именно достаток простых людей всегда был его главной целью. Сократ отечественной кинодокументалистики Владимир Владимирович Осьминин рассказывал мне, как во время съемок одного из фильмов Брежнев должен был вот-вот приехать на площадь в Новороссийске. Все было готово: цветы в клумбах, чистые мостовые, струи фонтана поблескивали на южном солнце. И только когда Брежнев был уже чуть ли не в кадре, режиссер с ужасом заметил в фонтане валенок. Все-таки не доработали дворники! Леонид Ильич подошел к фонтану, сразу заметил валенок и… радостно улыбнулся: «А в мою молодость такой валенок нипочем не выбросили бы! Смотри-ка, и не дырявый! Да, лучше стал жить народ, товарищи…». Что ж, по самым скромным расчетам, за годы правления Брежнева реальные доходы граждан СССР выросли в полтора раза. Более чем в полтора раза выросло потребление мяса, в два раза – потребление яиц и растительного масла. И это – несмотря на волны дефицита и столовский рыбный день – четверг. Прилавки и впрямь не выглядели изобильно, но каждый рабочий и служащий ежедневно плотно обедал в столовой. В брежневских столовых ежедневно одновременно могли пообедать до 20 миллионов человек! В последний год правления «под Брежнева» подготовили продовольственную программу – комплекс мер по улучшению снабжения. За восемь лет нужно было еще на 12 процентов увеличить потребление мяса и почти в два раза – потребление овощей и фруктов. И вот результат: в 1982-м потребление мяса составляло 62 килограмма на душу населения в год, через три года – 65 килограммов, накануне крушения СССР – 70. Уровень Великобритании. При Ельцине этот показатель сократился более чем на треть. И в 2009-м среднестатистический россиянин в год съел лишь 50 килограммов мяса.

Громыко постепенно приучал Брежнева к большой международной политике. Мэтр американской дипломатии 1970-х, госсекретарь Киссинджер был частым гостем в Москве. Киссинджер был истым антисоветчиком, идеологом союза с Пекином против Москвы. Любил светскую жизнь, позировал с голливудскими актрисами, за что был прозван «Генри-поцелуем». О Брежневе он говорил: «Бог меня за это накажет, но он мне нравится». Они с Брежневым съели пуд соли и, оставаясь идеологическими противниками, превратились в приятелей. Брежнев называл его «наш хитрый Генри». Это означало одно: Леонид Ильич считал, что видит хитреца насквозь, что раскусил его. Он любил, как помещик Троекуров, ради потехи ставить гостя в неудобное, непривычное положение. То неожиданно начинал демонстрировать качества шофера-лихача – и Киссинджер, которому Брежнев отвел роль пассажира, уже прощался с жизнью от эдакой «быстрой езды». То приучал хитрого Генри к охоте на кабанов, доверяя ему важное дело – резать колбасу. Ему удалось произвести на Киссинджера впечатление русского ухаря из старого голливудского фильма. «Он настоящий русский, полный чувств, с грубым юмором», – восторгался ушлый патриций удалым варваром. Госсекретарь удивлялся неукротимому темпераменту Брежнева, который бурлил даже на официальных встречах: «Он почти никогда не вел сам прямые переговоры. У него была одна черта, которая меня обескураживала. Мы обычно встречались в его кабинете. Он говорил что-то, а потом не сидел, ожидая перевода, а отходил, звонил куда-то в другом конце комнаты. А когда переводчик заканчивал и я начинал говорить, он все еще где-то шлялся… Я говорил, а он ходил, и когда я договаривал, он приходил и слушал переводчика… Я бы рад был сказать, что у нас все было сердечно, но, естественно, иногда были и разногласия…». Разногласий было немало – и Брежнев, управляемый коллективным умом Политбюро, оказывался неуступчив, несмотря на широкую душу… Как-то Киссинджер назвал Брежнева великолепным шофером, но слабым политиком. Кто же кого переиграл в семидесятые – на автотрассах, на охотах, за столом? Пока Брежнев юродствовал перед Киссинджером – советские ракеты нависали над Европой.

У радушного Брежнева выработался занятный ритуал: при знакомстве с иностранными послами он дарил им три конфеты. Разумеется, это были отличные шоколадные конфеты московского производства – как правило, фабрики «Красный Октябрь». Подарок был со смыслом, Брежнев приговаривал: «Съешьте одну из них – за вашу страну, другую – за вас, третью – за ваших детей». Это впечатляло. Казенная формула «встреча прошла в теплой, дружественной обстановке» обретала реальное воплощение. Об этой конфетной дипломатии вспоминал индийский дипломат Трилоки Натх Кауль.

В героическом гагаринском ремесле были новые победы над американцами – такие, как выход Алексея Леонова в открытый космос. Лунную гонку – увы – в 1969 году мы проиграли, но подсластили пилюлю «триумфом космической автоматики» – лунным трактором. В 1971 году на орбиту выведена первая в мире станция «Салют-1». Посланцы СССР дежурили на седьмом небе круглогодично, побивая рекорды пребывания в космосе. Символом разрядки было рукопожатие в космосе героев «Союза» и «Аполлона». Символом укрепления братской дружбы народов социализма – совместные полеты с космонавтами из ЧССР, ПНР, НРБ, ВНР, ГДР, СРР, ДРВ, Кубы и даже МНР. Не буду расшифровывать аббревиатуры, пускай в этой книге дружественные страны называются по-брежневски.

Кто назвал восемнадцатилетие Брежнева эпохой застоя? Геологи? Нефтяники? Горные инженеры? Офицеры? Или, может быть, оружейники? Они находили для той эпохи другие определения: «Прорывное было время». Конечно, по сравнению с эпохой Сталина или Петра Великого брежневские прорывы и скачки выглядят не впечатляюще. Зато в 1964—1982 годах Россия продемонстрировала способность к эволюционному развитию без катаклизмов, без крови и штормовой штурмовщины.

Социалистическая система при Брежневе сохраняла (и укрепляла!) внешнюю монолитность. Нефтегазовые достижения СССР сделали надежнее экономические скрепы содружества. Главы государств восточного блока казались не менее «своими людьми» в Кремле и Ялте, чем когорта Политбюро. Гусак, Герек, Живков, Хонеккер, Кадар. Сложнее обстояли дела с капризным и своенравным Чаушеску. Тяжелое наследство получил Брежнев в отношениях с титовской Югославией. К счастью, двум жизнелюбивым маршалам удалось найти общий язык, Брежнев и Тито стали друзьями. Но случались в мире социализма и серьезные политические кризисы. Об одном из них – пражском 1968-го – мы расскажем в специальной главе. Дважды заставила поволноваться Польша. СССР не предпринял военного вмешательства в польские дела, ограничился партийным диктатом и экономической помощью. «Не танками, так банками», – говорили в ЦК. Поляки отвечали каламбуром на каламбур: «Лучше Каня, чем Ваня», имея в виду Станислава Каню, который некоторое время был компромиссным руководителем Польской Объединенной Рабочей Партии. Впрочем, штык и ракета в политике стран Варшавского договора всегда играли не последние роли, они создавали атмосферу содружества. И Станиславу Кане Брежнев сказал в стиле оракула: «Мы не войдем. Но, если возникнут сложности, то войдем». Генштаб СССР контролировал всю территорию Восточной Европы. Но метания Польши, где оппонентами коммунистов стали не «гнилые интеллигенты», а представители рабочего класса, были отчетливым знаком беды.

Кризис идеологии

Рутинная идеология, пронизывавшая быт советского человека от октябрятского возраста, к семидесятым годам начала подгнивать. Коммунистическим идеям пришлось выдерживать конкуренцию с западным глянцем, с холеными джентльменами и сексуальными сиренами «Плейбоя», с индустрией молодежной моды, с изобильной картинкой супермаркета. Политические комментаторы усердно разъясняли преимущества советской системы, говорили о коммунистических перспективах, но картинка западной скатерти-самобранки поражала воображение и все чаще побеждала, овладевала умами. Главные враги советского образа жизни – мещанство, потребительская идеология, частнособственнические инстинкты. При Брежневе (и в этом был его стиль!) борьба с этой чуждой идеологией проходила компромиссно, в духе разрядки. Оказалось, добропорядочный советский гражданин не обязан быть коммунистическим аскетом и фанатиком. Если раньше несвязанные с идеологией развлечения считались сомнительными – как «гражданин Вертинский» в стихотворении Ярослава Смелякова «Любка Фейгельман». Герои кинокомедий – таких, как «Цирк» или «Трактористы» – символизировали победу нового строя. Спортсмены воплощали «готовность к труду и обороне» и своими рекордами тоже утверждали преимущества социализма. А Брежнев сам подавал пример азартного боления с минимумом политических подтекстов. Появилась массовая культура, которая пропагандировала советские ценности менее навязчиво, чем это делалось во времена Хрущева и Сталина. Появилась беззаботность, не свойственная осажденной крепости.