Читать книгу "Предчувствие беды - Фридрих Незнанский"

Турецкий достал из ящика стола несколько чистых листов бумаги, щелкнул шариковой ручкой.

– Кому выгоден взрыв? Сосновскому, – мгновенно отреагировал Грязнов.

– Ну хорошо, Слава, мы эту версию берем в разработку. Но на мой взгляд, версия слабая. Я свои соображения по этому поводу уже высказывал. Положим, Сосновскому выгодна смерть Сомова. Но ведь гораздо проще было бы убрать его здесь. Нанять киллера и отстрелить. И потом, я не понимаю, почему оказался заминирован именно тот самолет, лететь на котором Сомов решил в последнюю минуту?

– Сосна – шахматист, он выстраивает свои партии самым неожиданным образом. И весьма замысловатым. Да что далеко ходить? Дело «Анклава» тому подтверждение. Организовать фирму, не имеющую никакого отношения к «Аэрофлоту», и схапать благодаря этой фирме всю аэрофлотовскую валюту! Это как? Иметь контрольный пакет акций этой фирмы и нигде не оставить своей подписи, ни под одним документом! Не слабо? Так же и здесь. Недаром он сбросил компромат на Сомова в его служебный кабинет, а не на домашний факс, как это было сделано в первый раз. Сомов запаниковал и решил лететь немедленно. А самолет уже был подготовлен к взрыву. Разве такое невозможно?

– Хорошо, я же сказал, мы эту версию не отбрасываем. Разработку по ней следует поручить Самойловичу. Костя через Савельева обеспечит включение Игоря Николаевича в состав нашей бригады. Ему поручим прослушку олигарха, это во-первых. Они и так его мобильник прослушивают. Второе: интересно, кто сейчас будет бороться за пост гендиректора и как? Все это Самойловичу. Но мы должны помнить о том, что наша задача не прищучить Сосновского, как бы нам с тобой этого ни хотелось, а выяснить причину взрыва. Я бы подумал и о другом. Может быть, «заказан» был кто-то из тех пассажиров, кто должен был лететь этим же рейсом. Вспомни, пассажиры бизнес-класса, у которых были билеты на рейс 2318, не полетели. Их места были освобождены для Сомова и его свиты. Надо бы и этих людей проработать.

– Ладно, это я беру на себя. – Грязнов сделал пометку в блокноте, поднял глаза на Турецкого.

Саша что– то рисовал. Глянув на бумагу, Грязнов увидел самолет, разрезанный пунктирной линией пополам.

– О чем думаем?

– Слава, а может быть, это теракт?

Грязнов фыркнул:

– Саня, до таких терактов у нас, слава богу, еще не дошло.

– Всегда что-то случается впервые.

– Ну а смысл?

– Какой в теракте может быть смысл?

– Никакого, это так. Но все-таки обычно террористы выдвигают какие-нибудь требования. Кого-то просят освободить, например. А если требований нет, то это акт возмездия или «подарок», приуроченный к какой-нибудь славной дате. А что у нас сейчас? Почти всех бандитов замочили в сортире. С «праздниками» тоже вроде тишина.

– Раненый зверь, как известно, наиболее опасен. Короче, я эту версию не отбрасываю. Беру ее разработку на себя. Включу в группу Олега Левина, он и так уже подключился. Еще парочку наших ребят. Теперь дальше: как все это могло произойти? Здесь нас интересует Шереметьево. Нужно проработать всех, кто имели доступ к лайнеру. Механики, техники – все, кто готовили самолет к полету. И пищеблок. Изучить весь путь продвижения питания от расфасовки до духовок, – перечислял Турецкий.

– Принято.

– Ну, кажется, пути намечены, задачи определены. Я зайду к Косте, чтобы утвердить состав группы. Собираемся завтра в… пятнадцать ноль-ноль. Если, конечно, не появится какая-либо информация, требующая экстренной встречи. Годится?

– Принято, – еще раз кивнул Грязнов.

Глава 8. ТАЙНА ОСОБНЯЧКА

– Глянь, Муха, опять этот мужик из хаты вылез, – сказал неопределенного возраста мужчина в грязной майке и пузырящихся на коленях тренировочных штанах.

Он начал утро нового дня, наполнив стакан дешевой водкой и отломив от буханки краюху клеба. Затем размял беломорину и, сидя у покрытого рваной клеенкой стола, вперился в окно. На противоположной стороне довольно большого пустыря был хорошо виден одинокий, заброшенный трехэтажный дом.

– С ведром опять. Помойку какую-то выливает, слышь?

Из туалета раздался звук сливаемой воды. На кухню вышел другой мужичок. Невысокий, щуплый. Похожий на первого неопределенностью возраста и землистым цветом лица.

– Ну вышел и вышел, тебе-то что? Может, жилец какой. Ты лучше расскажи, как ты облажался.

– Да ну, блин, и базлать неохота.

Мужчина крупными глотками выпил водку, занюхал хлебом.

– Главное – все в масть шло! Хату обесточил в момент, сигналку, стало быть, снял. Дверь за пять секунд отомкнул. Ну, приоткрыл ее, постоял. Чую, сквознячка нет. Значит, окна закрыты. Стало быть, хата пустая. Все путем. Ну захожу. Все тихо. Хорошо, дверь закрыть не успел. Вдруг этот козлище вылетает из комнаты и пушка в руках, мать твою в задницу. Еле, блин, ноги унес. Вот непруха пошла. Вторая хата срывается! В тот раз олдуха на площадку вскочила. Три дня ведь квартиру пас, никого из соседей не было. А только в замок сунулся, эта сука с кобелем своим вылезла. Кобель разгавкался на всю округу. Она еще спустить его на меня хотела, мандавошка на пенсии.

– Ну ты, Жало, даешь! – Муха тоже налил себе из полупустой бутылки, выпил. – Бабки кончаются, хавка тоже. Ширева почти нет. Чего делать-то будем?

– Не бзди, прорвемся, – лениво откликнулся Жало и задумчиво вперся в окно. – Гляди, фанеру вон на третьем этаже с окна сняли. А мужик этот и вчера ведь с ведром колбасился. В это же время. И не выходил потом. И позавчера, – вспомнил он. – Мы с тобой допоздна в очко резались. Ночует он там, что ли? А чего ночевать-то в расселенном доме? Ну, скажем, вещички какие пришел дособирать. Дособирал и пошел. И ханурика я этого раньше здесь не видел…

– Не видел, не видел… – Муха достал новую бутылку. – Много ты тут чего видел. Две недели как вышли…

– Слышь, Муха, надо эту хату пробить. Сердцем чую, непростая хата.

Глеб вернулся в квартиру, поставил пустое ведро в угол комнаты, глядя на распростертую на кровати женщину. Он похитил ее в четверг. Сегодня среда. Еще и недели не прошло, а кажется, что новая, полная неведомых доселе ощущений жизнь длится уже много, много дней – так насыщено каждое мгновение. Насыщено ни с чем не сравнимым наслаждением от чувства полной, безраздельной власти над другим человеком. Не просто человеком. Над женщиной, перед которой он трепетал целых пять лет и которая сама теперь трепещет под его взглядом, его руками, его плетью.

Есть такие глубинные подвалы в человеческой психике, которые нельзя открывать ни в коем случае, ибо потом их уже не закроешь.

После того как он в первый раз ударил ее хлыстом, увидел, как содрогнулось под ударом обнаженное тело, и испытал невероятное по накалу возбуждение, в его мозгу словно что-то щелкнуло, навсегда перевернулось. В редкие минуты отрезвления от алкоголя и от пьянящего чувства вседозволенности он содрогался уже от ужаса. От ужаса перед собой. Но не мог остановиться. Он терзал ее все более безжалостно, все более изощренно. Обессилев, останавливался, чтобы отдышаться, поесть (аппетит стал просто зверским), влить в себя новую порцию коньяка, выкурить пару сигарет и начать все снова.