Читать книгу "Про Иону - Маргарита Хемлин"

Мирослав сказал:

— Все, что я могу объяснить, ты не поймешь. Не потому, что ты глупая. Ты умная. Даже очень. Не потому, что я тебя не люблю. Я тебя сильно люблю. Но ты не поймешь мое отношение к Светлане. Я сразу почувствовал, что она мне родная. Как сестра. И мама полюбила ее как дочь. Речь идет о родственном чувстве. Я ее не вижу как женщину. Я ее вижу как сестру. Она кормит маму с ложечки. Она горшки за ней выносит. Хоть мы ей деньги не за это платим. Она простая, как правда. Это не мое соображение, это я почерпнул из книги. Ты же ошибочно подозреваешь в наших со Светой отношениях измену. Любовь живет только самостоятельно, без учета обстоятельств. А я весь кругом в обстоятельствах. Не обращать на них внимания не могу.

Я слушала и не верила. Мирослав обычно предпочитал молчать. Каждое слово в отдельности ясно. А вместе — не понимаю.

— Ты мне одним словом скажи: у нас с тобой — семья?

— Семья.

— Мишенька твой сын?

— Мой.

— Мне тебе девочку рожать?

— Рожать.

Я кивнула головой в знак утверждения и приступила к приготовлению обеда.

«Она — родная. А я — с другой планеты». Тогда я словесно оформила мысль не так, но через много лет — после полета человечества в космическое пространство — я вполне осознала, что хотел сказать мой муж.

Больше мы к вопросу Светланы Денисенко не возвращались. К Ольге Николаевне я ходить перестала. Деньги за Светланину работу передавала Мирославу в конверте с крупно написанной суммой. Цифры нарочно подчеркивала два раза жирными линиями. Вот она, цена призрачного счастья. При этом здоровьем Ольги Николаевны я по-прежнему живо интересовалась, каждый раз спрашивала подробно.

Вскоре случилось отрадное событие — нам поставили телефон. Хоть звонить мне было некому, я частенько поднимала трубку и говорила что в голову взбредет, не обращала внимания на пронзительный гудок внутри трубки. Я могла набрать любой номер не до последней цифры и говорить в тишину. Но мне нравилось, что я не притворяюсь, как будто говорю на самом деле. Потому что никогда не приукрашиваю действительность.

Но дело не в этом.

Я возглавила родительский комитет. Принимала большое участие в жизни Мишенькиной школы и, в частности, его класса. Ходила по семьям отстающих учеников с разъяснениями и замечаниями, анализировала обстановку, советовала, как поставить домашнюю работу с детьми, чтобы они лучше успевали. Тем более что теперь девочки и мальчики учатся вместе.

Людмила Петровна хвалила Мишеньку, который во всем первый: и в учебе, и в общественной деятельности.

Случались и неприятные моменты. Однажды он пришел из школы и прямо спросил меня:

— Мама, ты жидовка?

— Во-первых, не жидовка, а еврейка. Во-вторых, стань ровно и не сутулься, когда говоришь. А в-третьих, кто тебе сказал такую глупость, которая не имеет ровно никакого смысла у нормальных умных людей?

— Мне Сашка Сидляревский сказал, что ты жидовка и потому суешь во все углы свой длинный нос. Ты к нему домой приходила и скандалила с его мамой. А она не виновата. А ты ее мучила своими жидовскими поучениями. И ты Абрамовна. Мне Сашка сказал, что ты будешь отпираться насчет того, что жидовка. Так чтоб я тебе сказал — Абгамовна, и ты ничего мне не докажешь.

— Ну, давай разбираться.

Чего греха таить, я ждала такого разговора. И вот он наступил.

Я спокойно произнесла давно выношенное в сердце:

— Да, Мишенька, я еврейка. Некоторые люди считают, что это стыдно. Но я не считаю. Чтобы обидеть, они могут называть меня жидовкой. Но мне на это слово плевать. Плевать. И нос свой я сую не куда попало, а туда, где надо помочь людям. Вот Саша Сидляревский повторяет слова своей мамы, он еще маленький. А ей просто обидно, что мой сын отличник, а ее сын двоечник. Вот в чем причина. И к тому же нос у меня не длинный. Скажи, длинный у меня нос?

Мишенька опустил голову и не смотрел ни на мой нос, ни на что.

— Теперь дальше. Если ты будешь обращать внимание на плохие слова в адрес евреев, тебе придется трудно жить. Так как ты мой сын, ты тоже еврей, хоть бы и наполовину.

— На какую половину? — спросил Мишенька.

— На любую. На правую или на левую. Без разницы. Выбери сам. Для наглядности.

Миша молчал. Думал.

— Давай решим, что левая половина у тебя еврейская. Где у тебя левая рука? Правильно. Вот вся-вся половина еврейская.

— И что там, в половине?

— Там такая же кровь, как и во всем твоем организме. И такие же органы. Потому что органов по двое. И они сим-мет-рич-ны. Ты еще будешь учить по геометрии. И ботанике. И биологии.

— Всех по двое?

— А об этом мы поговорим в следующий раз.

Педагогический прием сработал, я это видела по лицу своего сына. К тому же оказались задействованы различные предметы из мира знаний, в противоположность темным чувствам, которые взамен широкого горизонта предлагались моему сыну носителями вековых предрассудков.

Тут Миша промямлил:

— Ну, а вторая, это самое, половина, она не… ну…

— Вторая половина у тебя украинская. Твой отец — Мирослав Антонович Шуляк, и ты это прекрасно знаешь. Это абсолютно украинская фамилия.

— А в садике моя фамилия была Суркис. Она какая?

— Никакая. Запомни. Ни-ка-ка-я.

Как поставлен вопрос, так поставлен и ответ.

Фиму я отменила. Отменять себя я не собиралась.

После приготовления уроков Мишенька с интересом играл в шашки сам с собой. Потом вдруг заявил, что выбежит на минутку — отнесет книжку своему однокласснику в соседнем доме.

Его не было долго, так долго, что я заволновалась. Вышла во двор — знала секретное местечко, где прятались мальчишки, играли в свои дурацкие игры.

Миша сидел под деревом, прямо на земле, а ведь уже наступил февраль со снегом, и смотрел на свою левую ручку. В правой держал большой гвоздь. Ржавый, грязный. То поднесет гвоздь к ручке, то отведет. Как будто решается.

Я отобрала гвоздь.

Да, каждый человек проходит путь к самосознанию. Но зачем же ржавым гвоздем пытаться себя увечить? Или что там Мишенька хотел сотворить.

В тот вечер я в первый раз жизни выпорола сына ремнем. Мишенька громко кричал.

К счастью, Мирослав возвратился с работы поздно и не застал безобразную картину.

Больше Мишенька к разговору на еврейскую тему не возвращался.

Я заметила, что он все больше тяготеет к Мирославу. Когда идем втроем, берет его за руку, обращается чаще к нему и старается оказывать другие проявления внимания. Всякий раз меня это хоть не больно, но кололо. Я отгоняла мысли. Мальчик взрослеет и тянется к сильному отцу, а не к хрупкой матери.