Читать книгу "Лики звезд - Виталий Николаевич Вавикин"

Это очень важно. Намного важнее, чем ревность и обиды.

– Она не хочет никого видеть, – говорит он после долгого тяжелого взгляда.

– Я знаю.

– Тебя послушать, так ты все знаешь, только толку от этого никакого.

– Это хорошо, – Молли улыбается. Надеется, что искренне.

– Что хорошего?

– Кто-то должен заботиться о ней.

– Вчера приходил Кауфман.

– И что?

– Молли велела его выгнать.

– И ты выгнал?

– Ты даже не представляешь, с каким удовольствием.

– Умный мальчик, – Молли проходит мимо него.

– Почему ты думаешь, что она не выгонит тебя? – спрашивает уже в спину Хак.

– Я не думаю, – она оборачивается. – Я знаю.

Но она не знает. Не знает, как поступит Кэрролл, но знает, как нужно разговаривать с Хаком.

– Не провожай меня. Я знаю, куда идти, – она останавливается возле закрытой двери. Стучит. – Кэрролл?

– Уходи.

– Нет.

– Я сказала, уходи!

– А я сказала, нет!

И уже более спокойно:

– Нам нужно поговорить.

– О чем?

В открывшейся двери появляется голова Кэрролл. Молли смотрит на нее, пытаясь вспомнить, красилась ли так вызывающе в своей прошлой жизни. Кажется, нет. Хотя всего, наверное, не упомнишь.

– Я могу войти?

– Нет.

– Значит, могу, – Молли бесцеремонно толкает дверь. Перешагивает через порог.

– Какого черта?! – орет Кэрролл.

– Заткнись.

В повисшей тишине Молли идет вдоль выстроившихся в ряд гипсовых статуй. Череда лиц, поз, жестов. Воспоминания оживают. Фигуры идеальны. Лица безупречны. Пропорции одна к одной. Выдержаны даже морщины. Мимические и рожденные временем. Но фантазии мертвы. Кэрролл не придумывает дивные миры и чарующие дали. Она вообще ничего не придумывает. Она вспоминает все, что смогла запомнить, и создает, дополняя холод камня и гипса чувствами и переживаниями. Оживляет эту застывшую безмятежность.

– Почему ты начала с Гликена? – спрашивает Молли.

– Почему бы и нет?

– Не знаю… – Молли смотрит на застывшую на диване пару. – Удачно получилось.

– Правдиво.

– Безлико и бесполо.

– Здесь есть лица.

– Но в глаза бросается лишь одно – у другого, кажется, есть только рот.

– Именно, – Кэрролл улыбается. – Здесь и ты есть.

– Я знаю, – Молли идет вдоль ряда воспоминаний. Гликен, Хак, Кауфман, Дорин. – Зачем же так вульгарно, Кэрролл?

– Правда всегда вульгарна.

– А то, что все будут смотреть на это, тебя не волнует?

– Ну, я же живу с этим. – Она смотрит на Молли. Вернее, смотрит на Кузу. – У меня сигареты кончились.

– Бери все, – Молли отдает початую пачку. Смотрит на Кауфмана. Смотрит на Кэрролл. Смотрит на Кузу.

– Тебе прикурить?

– Если не сложно.

Перед глазами плывут старые рисунки, которые она нашла в патио. Почему они напоминают ей эти скульптуры? Чем? Молли вглядывается в глаза Кауфмана. Кажется, еще немного, и они моргнут, выдавливая на щеки слезы. Куда он смотрит? О чем он думает?

– Завораживает, правда?

– Немного. – Молли заставляет себя отвернуться, идти дальше.

Перед глазами все еще мелькают глаза Кауфмана. Такие же, как те, что рисовала Куза. Слишком живые. Слишком настоящие в этом мире теней и масок. Дорин. Имя как-то само слетает с губ. Хватит ли жизни, чтобы Кэрролл смогла передать все, что было между ними? Черт! Хватит ли вечности, чтобы Молли смогла забыть все это?!

– Ты не думала о его жене? – спрашивает она Кэрролл.

– Нет, – она выдыхает дым. Улыбается. – Если я не думаю даже о себе, какого черта я должна думать о бабе, которую совсем не знаю?!

– Он уйдет.

– Кто?

– Дорин. Обидится и уйдет.

– Не уйдет.

– Все уйдут. – Молли смотрит на сигарету в своей руке, которой так ни разу и не затянулась. – Все закончится сразу, как только мир увидит эти статуи.

– Ты просто завидуешь.

– Они линчуют тебя.

– Посмотрим.

– Им не нужна правда, Кэрролл. Они не хотят этой правды.

– Они? – Кэрролл смеется. – С каких это пор ты стала не одной из них?!

– Поверь мне.

– Нет.

– Откажись! Разбей все это. Создай другое. Создай то, что не причинит тебе вреда.

– Ты просто боишься, что кто-то превзойдет тебя.

– Я просто боюсь того, что случится с тобой после, когда все надежды превратятся в прах.

– Ты не запугаешь меня. Не сейчас.

– Да не хочу я тебя пугать!

– Вспомни, ты же сама говорила, что я должна быть более искренней.

– Это не я говорила. Это Гликен говорил.

– Какая разница?!

– Да что он понимает?

– А Кауфман? Он тоже ничего не понимает? Я видела статую, которую он хранит в своей галерее. Твою статую, Куза! Статую безликой женщины с мужскими гениталиями! Знаешь, что он говорит о ней?

– Знаю.

– Тогда признайся, что ты просто боишься меня. Боишься поражения.

– Ты ничего не знаешь.

– Я знаю достаточно.

– Но не понимаешь! – Молли сдерживает себя, чтобы не разбить скульптуры. Сдерживает, потому что знает, что они не разобьются. Знает, потому что когда-то сама создала их. Когда-то так же смотрела на Кузу. Смотрела и думала, что Куза завидует. Господи! Ничего не меняется. Совсем ничего! – Прошу тебя, просто поверь мне.

– Нет.

– Твой отец умрет, – выкладывает свой последний козырь Молли.

– Не умрет.

Они смотрят друг другу в глаза. Она ли это? Кэрролл ли? Неужели ей действительно плевать на всех, кроме этих чертовых скульптур? И может ли Молли ненавидеть ее за это? Ненавидеть себя?

– Ну и черт с тобой! – теряет она терпение.

– Пришлешь мне еще сигарет? – спрашивает ее Кэрролл.

– Сигарет? – Молли вглядывается ей в глаза. Вглядывается в свои глаза. Нет, она не сможет ничего изменить. Не сможет никого убедить. Себя уж точно. – Да сколько угодно!

– Вот это уже что-то! – слышит Молли за своей спиной. Хлопает дверью. Идет по коридору.

Хак и Гликен сидят в креслах друг напротив друга.

– Мы уходим! – говорит, не останавливаясь, Молли.

– Уходим? – Гликен семенит следом за ней. – А как же я? Ты поговорила с ней обо мне?

– Нет.

– Но ты обещала!

– А мне плевать!

Глава тридцать седьмая

Гликен ноет всю дорогу. Где же тот высший, который рвал старые книги в отцовской библиотеке?!

– Иди домой! – говорит Молли.

– Нет.

– Отстань от меня! – она закрывает дверь. Откупоривает бутылку вина.

Гликен вертится рядом, как глупый пудель. Плевать. Теперь уже неважно. Дорога подходит к концу. Тошно смотреть на собственные глупость и тщеславие, но если ничего нельзя изменить, то пусть будет так!

– Да что с тобой? – трясет ее за плечи Гликен. – Разве ты не понимаешь, что мне больно?

– Нет. Это мне больно, – Молли смотрит в его зеленые глаза. – Знаешь, каково это? Знать, что случится, и быть не способной что-либо изменить? Любить людей, которых мне нельзя любить. Смотреть, как они проходят мимо, и молчать. Молчать потому, что им не нужна Куза. Не нужно это тело! И никакие слова не смогут убедить их в обратном. Жизнь идет где-то рядом. Кажется, вытяни руку – и вот она, но сон кончается. Люди приходят и говорят мне то, что я не хочу слушать. Говорят даже не мне, а этому телу. Телу, принадлежащему Кузе! А я – Молли. Понимаешь?! Молли Эш Кэрролл!

Усталость заставляет ее сесть на стул. Гликен молчит.

– Очень одиноко, – шепчет Молли. – Не могу больше спать одна. Вообще больше не могу спать. Лежу