Читать книгу "Антропоцид - Игорь Строков"

круизного лайнера. У пассажиров других кораблей дай Бог если есть полтора квадратных метра личного пространства. Впрочем, радости от этого мало. Да, парные каюты и креслице у иллюминатора — это, конечно, приятно, но мы по-прежнему несёмся сквозь чёрную пустоту от дома, который, вероятно, уже не увидим. Я бы не отказался иметь при себе свой старый удобный халат или, скажем, коллекцию марок — что-то, за что можно уцепиться. Но во время эвакуации мне это всё даже в голову не пришло, не до того было. Для Лизы её вещи оказались важнее.

В голове зазвучал этот жуткий звук. Какофония из восходящих и нисходящих нот, симфония ужаса, которая вторглась в обычное будничное утро. К нашему счастью, каждый крупный жилой комплекс оснащался бомбоубежищем. Вадим ещё спал, когда я варил кофе и готовился к очередному рабочему дню. Когда разразились сирены, он спросонья ничего не понял. Пришлось буквально выдёргивать Вадима из кровати и тащить его к лифту.

Мне часто снится Соня. В этих снах у нас всё хорошо, будто и не происходили все эти ужасы, будто она не затухала на больничной койке, беспомощная перед раковой опухолью. Мы хорошо проводим время дома, или гуляем в парке, как делали это когда-то очень давно, а то и вовсе выбираемся в центр Москвы, и где-нибудь в ресторане обсуждаем былые деньки.

Но иногда в эти прекрасные моменты забвенья начинает звучать сирена. Прямо во время поцелуя или глотка кофе. И приятные картины прошлого обращаются кошмаром.

Я должен забыть. Наверняка однажды получится. Хочу больше никогда не помнить этот звук.

На смотровой площадке не очень людно: три парочки стоят по углам, да одна девушка прильнула к стеклу и пустым взглядом таращится на звёзды. Подумать только: столько времени в пути, а я так ни разу и не выходил сюда, в этот прозрачный с пяти сторон куб. Куда ни глянь, вокруг лишь космос, вращающийся в каком-то сумасшедшем калейдоскопе звёзд, того гляди укачает. От этого вида у меня аж дыхание захватывает и мурашки по коже.

Я с детства любил смотреть на звёзды. Именно тогда у меня появилась мечта стать космонавтом. Но с возрастом понял, что не гожусь для этого. Тем не менее мечты о космосе никуда не уходили. Тогда я стал грезить о научной карьере. А к семнадцати годам окончательно сделал вывод, что я больше практик, нежели теоретик, и пошёл учиться на инженера. Я приложил руку к созданию кораблей, на которых человечество теперь эвакуируется с Земли, и вот, теперь я действительно в каком-то смысле космонавт, как и мечтал. Моему взору открывается бескрайняя чёрная бездна, усыпанная далёкими термоядерными реакторами, что дарят свет и тепло другим мирам. Может, около одной из этих звёзд всё-таки кто-то живёт? И где-то там процветает зелёно-голубая планета, на которой не случилось апокалипсиса.

Пока не случилось. В последнее время мне начинает казаться, что это неизбежность.

Я задерживаю дыхание, потом медленно выдыхаю. За последний год это один из немногих моментов, которыми я действительно могу насладиться. Вид, о котором я мечтал с детства. Безмолвная ядерная пустошь, прекрасная и ужасная, от которой я надёжно спрятан в консервной банке.

В этом смысле у космоса есть что-то общее с нынешней Землёй. Только вместо космического корабля у людей бункеры, а вместо космической радиации — заражённая кобальтовыми бомбами атмосфера.

Лиза идёт медленно, выверяя каждый шаг и чуть выставляя руки в стороны, будто под ногами у неё не прозрачный акриловый пластик, а канат. В её взгляде чувствуется лёгкий страх, но в то же время и интерес.

— Не бойся, — говорю я. — Материал надёжный. Но если тебе так будет спокойней…

Я беру Лизу за руку. Слегка, лишь помогая восстановить ей потерянную от страха устойчивость. У неё прохладная кожа, но я ощущаю тепло.

— Я как будто в космосе парю, — говорит она.

— На нашей венерианской базе, кстати, тоже должна быть такая площадка. Представляешь себе? Стоишь вот в таком помещении, а под ногами — бескрайние серные облака.

— Даже и не знаю, что страшнее, — Лиза усмехается.

И в этом смешке нет ничего весёлого, лишь грусть и ужас от происходящего. Мы потеряли дом, но большинство из нас испытывает страх перед домом новым. Даже в бункерах на Земле они чувствовали себя уверенней. И я их понимаю. Мне тоже очень страшно, если честно. И чем больше я прихожу в себя, чем сильнее во мне стремление к жизни, тем страшнее.

Ещё совсем недавно всё было проще. Выживу — ну и слава Богу. Помру — и ладно.

Лиза уже привыкла к новой обстановке и держится уверенней, но руку мою не отпускает.

Так мы и стоим, взявшись за руки и молча глядя на танцующие звёзды. Будто и не требуется слов: двое несчастных нашли друг друга, чтобы подарить немного тепла. Пожалуй, мы не можем быть вместе: не те обстоятельства, чтобы отдаваться романтике. Но, думаю, нам обоим становится чуточку легче. Человеку нужен человек. Особенно когда вокруг нет абсолютно ничего.

Наконец молчание прерывает Лиза.

— Никогда не видела такого неба, — заворожённо произносит она.

— Да, сейчас никакая атмосфера не мешает нам его лицезреть. И это небо повсюду.

Я осматриваюсь, пытаясь найти какой-нибудь интересный объект.

— Смотри, — я показываю рукой, которой держу Лизу, на одну из звёзд. — Это Сириус.

— Где? Всё движется.

Да, вращение центрифуги моей лекции по звёздам определённо мешает.

— Вон, вон, видишь? Вон та, что поярче.

— А, всё, вижу. Какая яркая звезда. Я что-то слышала о ней.

— Самая яркая на небе, — я киваю. — Ну, кроме Солнца, конечно. И всего в восьми световых годах от нас. Может, и туда однажды полетим. Найдём там пригодную для жизни планету. Или для терраформирования. И тогда нам будут светить два солнца, сотни миллионов лет вращающихся вместе.

Я крепче сжимаю Лизину руку. Мы снова замолкаем, созерцая чёрную бездну.

— Никита был очень одарённым, — внезапно говорит Лиза. — Он хотел стать врачом. Это у нас семейное. Я учитель, отец у меня — полицейский. Наша семья, можно сказать, посвятила себя тому, чтобы помогать людям. И Никита смог бы. Я знаю, смог бы.

Лиза тяжело вздыхает. По её щеке стекает одинокая слеза. Я заглядываю в её глаза: грузный взгляд сверлит вездесущую пустоту.