Читать книгу "Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы - Юлиан Семенов"

совсем не мешаешь.

– Я взял еще две канистры на обратный путь и продовольствия, поэтому стало так тесно.

– Ты на границе не отдохнешь? Там хорошее убежище.

– Нет. Надо возвращаться на фронт, – ответил Ситонг. – Там дел много. Ну-ка, поддай скорости, – попросил он шофера. – Надо поскорей проскочить равнину.

– Я и так гоню, – сказал шофер. – Равнина очень красивая, – обернулся он к Степанову. – Вы ее днем не видели?

– Чего красивого может быть в равнинах? – удивился Ситонг. – Красиво бывает только в горах.

– Почему? – спросил Степанов.

– Потому что в горах неизвестно, что будет дальше. Поднимешься на вершину – и видишь: водопад. Поднимешься на вторую – а там ульи с медом; опустишься в ущелье – а там олень стоит. А равнина – что? Как жизнь: заранее знаешь, что в конце помрешь…

– В равнине можно построить красивый город, – сказал шофер. – Кхам Бут, когда был с рукой, нарисовал такой город: он весь стеклянный. Когда мы победим, в тот город станут приезжать люди со всего мира – отдыхать, и охотиться, и ловить рыб в горных потоках, стремительных как любовь, – закончил он обязательной саванакетской цветистостью.

– Жаль только, – задумчиво улыбаясь чему-то своему, далекому, сказал Ситонг, – что у нас нет снега.

– А у нас жалеют, что мало лета, – сказал Степанов.

– Всегда жалеют о том, чего нет, – сказал Ситонг. – Вообще-то снег – это очень красиво.

– В нем много высокой эстетики, – сказал Степанов, – особенно когда его вспоминаешь, а не идешь по нему босиком…

– А что такое эстетика? – спросил шофер.

– Эстетика? – переспросил Степанов и пожал плечами. – Черт его знает… Наверное, это – когда уважают человека. В жаре нет эстетики, например.

– Жара – это ничто, – засмеялся шофер. – Как же может ничто уважать человека?

– Жара – это нечто, – сказал Ситонг. – Ведь ты реагируешь на нее?

– Я на нее потею, – ответил шофер, – а не реагирую.

Ситонг спросил Степанова:

– Ты любишь снег?

– Очень.

– Я тоже очень люблю снег, – сказал Ситонг. – Я очень любил подниматься на фуникулере в Париже, когда шел снег.

Степанов вспомнил фуникулер в Татрах. Он тогда забрался на самую вершину – думал только посмотреть на Татранскую ломницу, но начался буран, и водитель фуникулера вошел в маленький ресторанчик, отряхнул с фуражки снег и сказал:

– Будем отдыхать.

В ресторанчике было четыре человека: краснолицый седой австриец в спортивной ношеной куртке, женщина-горнолыжница, сидевшая возле самого окна, парень, игравший на губной гармонике, и Степанов. Водитель фуникулера ушел на кухню, и оттуда был слышен его рокочущий голос, – наверное, он пил пиво и поэтому так довольно рокотал.

Австриец спросил Степанова:

– У вас нет огня?

– Есть. Пожалуйста. – Степанов протянул ему зажигалку, и австриец прикурил треснувшую, намокшую сигарету.

– Спасибо, – сказал австриец. – Хороший снег, а?

– Снег дрянной, – сказал парень, перестав играть на губной гармошке. – Если он не прекратится, надо будет здесь ночевать.

– Ну и прекрасно, – сказал австриец, – это ж приключение. Что может быть лучше приключений в нашей жизни?

Парень показал глазами на женщину, сидевшую спиной к ним возле окна, и ответил:

– Любовь лучше приключений.

Австриец громко крикнул:

– Эй, кто-нибудь!

Из-за занавески выскочила девушка и сказала:

– Просим вас…

– Сливовицы… Пять крат, – показал на пальцах австриец.

Девушка сделала испуганные глаза и побежала выполнять заказ.

– Девушка, – попросил ее Степанов, – мне тоже. Пять крат.

Степанов вообще не хотел пить, но его всегда злило и обижало, когда за границей он видел седых, краснолицых буржуев, делавших то, что им хотелось делать.

– Приятно шумит ветер, – сказал австриец, – особенно это приятно, когда сидишь возле раскаленной печки и можно выпить.

Буран крутил все сильнее, и парень, спрятав губную гармошку, сказал:

– Пойду хлопотать о ночлеге.

Он посмотрел на женщину и, подойдя к ней, спросил:

– О вас позаботиться?

– Спасибо, – ответила женщина, не оборачиваясь, – не надо.

Парень пожал плечами и вышел. В ресторанчик, когда он открывал дверь, залетел снег – огромные белые хлопья. Они быстро растаяли, сделавшись грязными каплями воды на дощатом, плохо крашенном полу.

Австриец подошел к музыкальному автомату и бросил туда монетку.

Женщина обернулась и сказала:

– Какая громкая музыка.

– Разве это плохо? – спросил австриец. – Это хорошо, когда громкая музыка. Хотите выпить?

– Нет. Не хочу, – ответила женщина и, помедлив, добавила: – Благодарю вас.

Она была смуглой, но загар у нее был нездешний. Тут, в горах, загар бывает бронзовый, очень яркий, а потому – недолгий.

Австриец опрокинул подряд две рюмки, вытянул ноги, откинулся на высокую спинку и закрыл глаза.

– Боже ты мой, – сказал он, – как это хорошо, когда в горах шумит буран. Когда человечеству делается скучно, оно начинает войны. А горнолыжники, когда им скучно, уходят в буран, и у них проходит и скука и злость.

Степанов отошел к окну.

«Мело, мело по всей земле во все пределы, – вспомнил он, – свеча горела на столе, свеча горела…»

Женщина обернулась и поглядела на австрийца. Он курил, тяжело затягиваясь.

– Выключите, пожалуйста, эту дурацкую музыку, – попросила она.

Степанов сделал шаг к музыкальному автомату, но пластинка кончилась, и стало тихо, и особенно слышным сделался буран и рокочущий голос водителя фуникулера на кухне.

– Вам не холодно возле окна? – спросил Степанов.

– Нет.

– Издалека приехали?

– Да, – ответила женщина и поднялась. Надев шапку, она вышла из ресторанчика.

Австриец поднялся и спросил:

– Посмотрите, она начала спуск?

– Куда? – не понял Степанов.

– Вниз. Она всегда ждет бурана и спускается вниз через метель.

Степанов смотрел на снежную мглу, но ничего не смог увидеть.

Австриец застегнул свою куртку, допил сливовицу и сказал:

– Если бы эта женщина смогла меня полюбить, я был бы самым счастливым человеком в мире.

Степанов заметил, что австриец сейчас уже не был краснолицым. Он видел только, что он седой, а лицо у него стало бледное и скулы обтянуты щетинистой кожей.

– В мире, – сказал он очень грустно, – есть одна-единственная женщина, которая может дать счастье, но она всегда принадлежит другому.

И он ушел, и Степанов увидел, как сквозь метель промелькнула стремительная тень, – австриец погнал вниз, следом за этой молчаливой, смуглой, совсем не красивой женщиной.

04.47

– Вы просто устали, милый, – сказала Тань, целуя Эда.

Эд повернулся на спину и закурил.

– Ты все знаешь, Тань? А? Ты знаешь все?

– Про мужчин я знаю все, – улыбнулась она в темноте, – а про себя я ничего не знаю.

– Наверное, в моем возрасте уже нельзя ложиться с женщиной, если не любишь ее. Или хотя бы не увлечен самую малость.

– Вы хотите обидеть меня?

– Прости. Просто такая дурацкая привычка – рассуждать о себе вслух.

– А я думала, что писатели чаще думают о других.

– Ты тоже думаешь? – сказал он жестко. – Кто бы рядом со мной хоть