Читать книгу "Проделки близнецов - Эрих Кестнер"

Он приходит в раздражение.

— На свете есть очень много квартир, где сидят женщины, на которых я еще не женат!

— О! — Она поднимается. — Оказывается, ты и острить умеешь?

— Прости, Ирена, у меня нервы сдают!

— Прости, Людвиг, у меня тоже!

Бах! Дверь захлопнулась. Фройляйн Герлах ушла.

Постояв немного у двери, он бредет к безендорферовскому роялю, перебирает ноты своей детской оперы, и, вырвав один лист, садится играть.

Некоторое время он играет с листа. Строгий скромный канон в духе церковных ладов. Затем делает модуляцию. С дорийского лада в до-минор. Из до-минор в ми-бемоль. И медленно, очень медленно из парафраза вырисовывается новая мелодия. Мелодия такая простая и милая, словно две девочки поют ее звонкими чистыми голосами. Летом, на лугу. У прохладного горного озера, в котором отражается небо. То небо, что выше всех мыслимых представлений, а солнце светит и греет всех Божьих тварей, не делая различия между добрыми, злыми и теми, что ни Богу свечка, ни черту кочерга.

Глава одиннадцатая

Двойной день рождения и одно поздравление — Родители вновь совещаются — Большой палец на счастье — Недоразумение и согласие

Время, которое, как известно, залечивает раны, лечит еще и болезни. Лоттхен выздоровела. Она опять носит косы и вплетает в них ленты. И Луиза опять носит локоны, встряхивая ими, когда душа пожелает.

Девочки помогают матери и Рези на кухне и ходят за покупками. Вместе играют в детской. Вместе поют, когда Лоттхен, а иной раз даже папа, сидит за роялем. Они навещают господина Габеле в соседней квартире. Или выгуливают Пеперля, когда у господина надворного советника лекции. Собака вполне освоилась с двумя Луизами, и надо заметить, что Пеперль оказался вполне способен, слегка увеличив свою любовь к маленьким девочкам, затем разделить ее точно пополам. Это ведь надо уметь — так о себе заботиться! Да, но изредка сестры все же испуганно переглядываются. Что же будет дальше?

14 октября у обеих девочек день рождения. Они сидят в детской вместе с родителями. На столе два торта, каждый с десятью зажженными свечками. Домашние печенья и дымящийся шоколад. Папа сыграл дивный «Марш ко дню рождения близнецов». Затем повернувшись на своем крутящемся табурете, он спрашивает:

— А почему, собственно, нам не велено было делать вам подарки ко дню рождения?

Лоттхен, собравшись с духом, отвечает:

— Потому что мы хотим то, чего нельзя купить.

— Что же вы такое хотите? — интересуется мама.

Тут уж настала очередь Луизы собираться с духом. И она, трепеща от волнения, объясняет:

— Мы с Лоттой хотим ко дню рождения, чтобы вы позволили нам теперь всегда быть вместе!

Ну, наконец-то, насилу выговорила! Родители молчат. Потом Лотта тихонько произносит:

— Тогда вам не надо будет никогда ничего нам дарить. Всю жизнь. Ни ко дню рождения. Ни к Рождеству. Никогда-никогда!

Родители по-прежнему молчат.

— Ну, вы хоть попробуйте! — Глаза у Луизы полны слез. — Мы будем себя очень, очень хорошо вести. Еще лучше, чем теперь. И вообще, тогда все-все будет куда лучше!

Лотта подхватывает:

— Мы вам это твердо обещаем!

— Честное-пречестное слово и вообще все… — поспешно добавляет Луиза.

Отец поднимается со своего табурета.

— Луизелотта, тебе не кажется, что нам надо поговорить наедине?

— Да, Людвиг, — отвечает его бывшая жена.

И они оба направляются в соседнюю комнату. Дверь за ними захлопывается.

— Зажми большой палец, — взволнованно шепчет Луиза. Четыре маленьких больших пальца крепко зажаты в кулаки. Лотта беззвучно шевелит губами.

— Молишься? — спрашивает Луиза.

Лотта кивает. Луиза тоже начинает шевелить губами:

— Господи Иисусе, приди к нам, будь нашим гостем и да будет благословенно дарованное Тобой, — бормочет она вполголоса.

Лотта негодующе трясет головой.

— Это не то, я знаю, — робко говорит Луиза, — но я не могу вспомнить ничего другого. — Господи Иисусе, приди к нам и да будет благословенно…

— Если бы мы оба могли напрочь забыть о себе, — говорит в соседней комнате господин Пальфи, пристально глядя в пол, — то лучше всего было бы не разлучать их больше, в этом нет сомнений.

— Безусловно, — соглашается молодая женщина. — Мы не должны были их разлучать.

Он по-прежнему смотрит в пол.

— Нам многое надо исправить, — откашливается, — значит, если я правильно понял, ты забираешь обеих девочек к себе в Мюнхен?

Она хватается за сердце.

— Вероятно, ты позволишь им хотя бы месяц в году гостить у меня? — И так как она молчит, он продолжает: — Или три недели? Или хотя бы две? Потому что, хоть ты мне и не веришь, я люблю их обеих, очень люблю.

— Почему бы мне тебе не верить? — слышит Пальфи в ответ.

Он пожимает плечами.

— Я так мало доказывал свою любовь!

— Не скажи! А у постели Лоттхен? И почему ты полагаешь, что если мы все так и сделаем, они будут так уж счастливы расти без отца?

— А без тебя они и вовсе не смогут!

— Ах, Людвиг, неужто ты и вправду не понимаешь, чего жаждут девочки, но просто не отваживаются произнести?

— Разумеется, понимаю. — Он подходит к окну. — Разумеется, я знаю, чего они хотят. — Он в нетерпении дергает оконный шпингалет. — Они хотят, чтобы мы с тобой были вместе!

— Они хотят иметь отца и мать, наши дети! Разве это не скромное желание? — спрашивает молодая женщина, испытующе глядя на него.

— Скромное! Но и скромные желания подчас невыполнимы!

Он стоит у окна, как мальчишка, которого поставили в угол, а он из упрямства не желает из этого угла выходить.

— Отчего же их желание невыполнимо?

Он оборачивается в полном изумлении.

— Это ты меня спрашиваешь? После всего, что было?

Она серьезно смотрит на него и кивает, едва приметно. Потом говорит:

— Да! После всего, что было!

Луиза стоит, прижавшись глазом к замочной скважине. Лотта топчется рядом, выставив вперед два кулачка с зажатыми в них большими пальцами.

— Ой, ой, ой, — бормочет Луиза. — Папа целует маму!

Лоттхен вопреки обыкновению довольно грубо отодвигает сестру от замочной скважины и сама приникает к ней.

— Ну? — спрашивает Луиза. — Все то же?