Читать книгу "Мотель «Вечерняя заря» - Симона Сент-Джеймс"

вспоминал позже партнер Мартина Харкнесса по адвокатской фирме. – Часто злился, бывал забывчивым. Мы понятия не имели, что происходит, – он стал совсем другим человеком. Не представляю, чем можно было ему помочь».

Однажды Мартин вернулся домой с пистолетом. Илай в тот момент был в гостиной, четырнадцатилетний Ник играл в видеоигры на втором этаже. Судя по тому, что смогла установить полиция, Мартин с близкого расстояния дважды выстрелил старшему сыну в грудь. У себя в комнате Ник открыл дверь на французский балкон, спустился по нему вниз и побежал за помощью к соседям.

На вопрос, почему он вдруг решил убежать, юноша ответил: «Я услышал выстрелы и крик Илая, а потом папины шаги на лестнице».

Прибывшие на место полицейские обнаружили на полу в гостиной Харкнессов труп семнадцатилетнего Илая, а также самого Мартина на кухне – он пил воду, положив пистолет рядом с собой на кухонную стойку. «А где Ник?» – спросил он.

Поскольку Мартина в городе все знали, местная пресса будто обезумела: «У ИЗВЕСТНОГО ЮРИСТА СДАЛИ НЕРВЫ», «ПОЧЕМУ ОН УБИЛ СОБСТВЕННОГО СЫНА?» Никто ничего не понимал. «Мне надо было с этим покончить, – только и сказал Мартин в свое оправдание. – Мне надо было со всем этим покончить». На суде он признал вину, так и не раскрыв никакой новой информации о содеянном. Через пару недель пресса о нем уже забыла.

Вновь перечитав все заметки, я принялась рассматривать фотографии. Среди них был школьный снимок четырнадцатилетнего Ника с уже знакомыми мне голубыми глазами и острыми скулами. «Единственный оставшийся в живых сын Харкнессов» – гласила подпись. Несколько лет Ник прожил в городе с родственниками, потом, когда ему исполнилось восемнадцать, уехал. Зачем же теперь он вернулся в Фелл? И почему решил поселиться в «Вечерней заре» совсем один? Что он там делал? Чего хотел?

Вдруг свет мигнул, затем погас и снова включился; флуоресцентные лампочки над моей головой зажужжали, словно вот-вот перегорят. Я поднялась из-за стола и, подойдя к двери, взглянула в окошко на мотельную вывеску. Та по-прежнему светилась, потом вдруг мигнула, после чего снова стала гореть ровно.

Вот черт. Неужели какая-то проблема с электричеством? Схватив пальто, я накинула его на плечи, толкнула дверь и вышла наружу. Позади меня освещение снова погасло на секунду, будто в грозу, хотя погода стояла холодная и безветренная. Из коридора послышался ритмичный скрежет – металлический стук, источник которого я не могла определить. Он был механическим и сопровождался пронзительным жужжанием. Пройдя несколько шагов, я поняла, что шум доносится из-за двери с надписью «Для постояльцев». Наверное, из-за проблем с электричеством сломалась машина со льдом.

Ветер хлестнул меня по лицу, и я поплотнее запахнула пальто. Снова сигаретный дым, а потом что-то вдруг пронеслось мимо – нет, даже коснулось меня, заставило на миг остановиться. В зияющей, черной пустоте раздался мужской голос: «Чертова сука!»

Я в ужасе отступила. Чертова сука. Я это слышала – на самом деле! Изо рта у меня вырвался невольный всхлип; я развернулась и посмотрела на мотель.

Освещение стало пропадать. В дальнем коридоре одна за другой гасли лампочки. Мрак все сгущался, тяжелел. «Наверное, пробки перегорели», – попыталась я себя успокоить, хотя на самом деле даже понятия не имела, как эти самые пробки выглядят. Между тем чернота уже накрыла один корпус целиком и теперь расползалась по второму, заглатывая коридор по кусочкам, пока не достигла входной двери. Свет над ней тоже погас, а следом отключилась и вывеска мотеля. Я стояла совсем одна. В полной тишине.

Именно тогда я заметила мальчика.

Лет восьми-девяти, на втором этаже. Он сидел на полу балкона, скрестив ноги, и смотрел на меня из темноты; за решетчатым ограждением виднелось его бледное лицо. На нем были шорты и футболка с цветными разводами – казалось, он собирается на пляж. Обхватив руками ограждение, он подался вперед.

– Эй! – выкрикнула я в изумлении.

Согласно гостевому журналу, в эту ночь никакие дети в мотеле не проживали – тем более одетые совершенно не по погоде. Я шагнула по направлению к лестнице. Потом снова крикнула:

– Эй! Ау!

Неожиданно мальчик поднялся и на тонких ногах скользнул по балкону прочь. С лестницы доносилась его размеренная, легкая поступь. Позабыв про дым, эфемерную ругань и все остальное, я побежала вдоль здания, рассчитывая поймать мальчика на спуске.

Добравшись до нижней ступеньки, тот завернул за угол и ринулся в черную пасть леса.

– Эй! – снова позвала я в тщетной надежде, что мальчик обернется.

По спине у меня побежал холодок. Мне не привиделось? Кажется, нет. То есть мальчик настоящий?

Я как раз подошла к подножию лестницы, когда сверху вдруг послышался уже знакомый щелчок. Вчера после такого же щелчка в мотеле начали открываться двери. Отступив, я задрала голову и вгляделась в просветы между перилами. На этот раз щелчок был только один, а следом раздался другой звук, который я также запомнила с прошлой ночи – шорох ткани. Потом кто-то сделал шаг – цок-цок, постукивали женские каблучки. И еще раз.

Не опуская головы, я снова отступила назад. Лампочка над номером 216 не горела, но кое-что все-таки можно было разглядеть. Дверь в комнату была открыта, как и прошлой ночью. На моих глазах на балкон вышла женщина.

Она стояла в тени, но я видела достаточно. На ней было темное платье по колено с длинным рукавом. Фиолетовое или голубое, с цветочным узором. На ногах – скромные туфли на небольшом каблуке. Стройная, с тонкими икрами и бледными, изящными руками. Волнистые волосы разбросаны по плечам. Вцепившись ладонями в перила, она взглянула на меня сверху вниз, и на мгновение я увидела черную подводку в уголках ее миндалевидных глаз и ровный, белоснежный овал ее лица. Она ничем не отличалась от миллиона похожих женщин с семейных фотографий предыдущего поколения – разве только тем, что смотрела прямо на меня и была при этом ненастоящей.

Ее широко раскрытые глаза горели злобой и тоской и будто укоряли. Она смотрела прямо на меня, и она точно не была реальной.

Женщина раскрыла рот, чтобы заговорить.

У меня вырвался крик ужаса, а потом меня за предплечье схватила чья-то рука – большая, сильная, настоящая рука. Развернувшись, я увидела рядом Ника Харкнесса, который таращил на меня свои синие глаза.

– Какого черта ты делаешь?! – крикнул он.

Разинув рот, я начала было говорить:

– Я…

Но когда я подняла глаза, женщина уже пропала. Меня накрыло волной паники и невыразимого облегчения.

– Ты это видел? – спросила я у Ника.

Но он ничего не ответил. Его рука по-прежнему сжимала