Читать книгу "Паутина. Книга 1 - Андрей Стоев"

так давно, и существовал он практически полностью за счёт бюджета княжества. Молодым неимущим художникам и скульпторам там бесплатно предоставляли небольшие мастерские, хотя по правде говоря, большей части из них я пожалел бы и закутка в подвале. В Центре постоянно проходили разные выставки, и некоторые из них действительно стоило посетить. Как-то раз к нам добралась даже выставка графики из Нихона. Встретили её без особого восторга – Фудзи, сакура, люди в странных одеждах с плоскими узкоглазыми лицами, – для нашей избалованной публики всё это выглядело довольно чужеродно. Да и сам стиль графики, который в нашем мире впоследствии дал начало аниме, слишком уж сильно отличался от привычного масла или хотя бы акварели. Но мне выставка понравилась – я-то прекрасно знал, чего ждать, и сюжеты японской жизни были мне достаточно понятны.

Собственно, я не врал, говоря о своей замшелости – к так называемому современному искусству я и в самом деле отношусь очень насторожённо. Впрочем, критиковать и высказывать свои замечания я не собирался – по большому счёту, вопросы искусства были мне довольно безразличны, и затевать с женой споры по такому ничтожному поводу я не видел ни малейшего резона.

Однако моё ценное мнение Ленка пожелала узнать сама:

– Ну и как тебе картины?

– Очень интересно, – дипломатично похвалил я, разглядывая одно из полотен. – Хотя должен заметить, что мне гораздо привычнее, когда у людей две ноги.

– Ты просто не понимаешь, – нахмурилась Ленка. – Нужно не ноги считать, а попытаться вникнуть, ощутить соответствующее эмоциональное состояние. Эти картины нужно смотреть сердцем, а не разумом.

– Я стараюсь, – покладисто отозвался я, – но некоторые из них я не могу понять ни сердцем, ни разумом. Ни даже совместным их применением.

– Например?

– Ты точно хочешь поговорить со мной об искусстве?

– Хочу! – Ленка продолжала хмуриться. Она не теряла надежды привить мне высокий вкус, и довольно болезненно переживала свои неудачи в этом нелёгком деле.

– Ну хорошо, – обречённо вздохнул я. – Я так и не смог понять, например, вон ту картину.

Картина и в самом деле выглядела довольно загадочно. В левой стороне картины был нарисован квадрат, раскрашенный в яркие цвета радуги. В центре находился ромб со скруглёнными углами, содержащий внутри три широких полосы красного, жёлтого и зелёного в пастельных тонах. Справа был нарисован эллипс однотонного серого цвета. При этом картина определённо числилась выдающимся шедевром – она висела на стене в одиночестве, и красный бархатный шнур на бронзовых стойках не позволял подойти к ней поближе.

– И что тебе в ней непонятно?

– Я сначала подумал было, что серый эллипс обозначает самобег, ромб в центре – это светофор, но так и не сумел ничего сопоставить с радужным квадратом. Препятствие, гараж, остановка общественного транспорта? Но тогда при чём здесь радуга? В конце концов я решил, что к дорожному движению эта картина отношения не имеет, а на самом деле на ней аллегорически изображён процесс излечения от гомосексуализма…

Я посмотрел на картину ещё раз.

– … а может быть, как раз наоборот – если смотреть справа налево, то она показывает, как человек постепенно открывает для себя радости однополой любви.

Я снова окинул взглядом картину и заключил:

– Но я совершенно не уверен, что моя интерпретация верна, и художник имел в виду именно это. Так что я не могу сказать, что понял эту картину.

– При чём здесь гомосексуализм? – ошарашенно спросила Ленка. – Кени, ты временами бываешь такой странный, что иногда меня пугаешь.

У меня совсем вылетело из головы, что здесь радуга – это просто радуга, и с половой жизнью никак не связана. Штирлиц не устаёт зажигать.

– Я так вижу, – непринуждённо пояснил я. – Я смотрю сердцем, и оно мне подсказывает, что в этой картине не обошлось без какого-то гомосексуализма.

Ленка потрясла головой, на мгновение став удивительно похожей на норовистую кобылку.

– Кени, чтобы узнать, что изображено на этой картине, совсем не нужно сочинять какую-то безумную чепуху. Видишь справа от неё лист с описанием? Там искусствовед подробно объясняет, что изображено на картине, и как её следует понимать. Если коротко, то картина показывает, как меняется человек под давлением общества. Изменение цвета показывает, как его яркая индивидуальность постепенно подменяется серостью конформизма, а изменение формы – как общество постепенно сглаживает углы его характера, делая человека стандартным гладким элементом, который легко вписывается в безликую общность точно таких же серых единиц.

– А ты без этой бумажки сама догадалась бы, что там нарисовано? – я посмотрел на неё с интересом.

– Какая разница, с бумажкой или без бумажки? – с досадой ответила Ленка. – И вообще неважно, что там нарисовано. Важно, какой смысл туда вложен.

– Знаешь, я человек очень простой и не очень умный… – начал я.

– Продолжай, продолжай, – поощрительно кивнула Ленка, – ты остановился на «не очень умный».

– И как человек простой, я считаю, что искусство в целом, и живопись в частности, должны будить чувства. Если я смотрю на картину и ощущаю какие-то эмоции, то это живопись. Если я смотрю и ничего не ощущаю, то это мазня. А если для того, чтобы что-то ощутить, мне нужно сначала прочитать поясняющий текст, то это иллюстрация.

Ленка зависла. Несколько раз она начинала что-то говорить и опять замолкала.

– Я думаю, что ты слишком упрощаешь и поэтому неправ, – наконец, сказала она. – Но сейчас я не готова с тобой спорить.

– Значит, не будем спорить, – сговорчиво согласился я.

* * *

Когда-то Работный приказ, ведающий всей промышленностью княжества, располагался совсем рядом с Детинцем в старинном здании с низкими потолками и кирпичными сводами. Шло время, промышленность развивалась, а вместе с ней разрастался и Работный приказ – прирастал флигелями, пристройками, мансардами. В результате многочисленных достроек и перестроек ориентироваться в нём стало совершенно невозможно. Как обычно бывает с такими непростыми зданиями, не задержалось и с легендой о заблудившемся писце, которого послали вглубь здания в старый архив, и который не смог найти дорогу к выходу, да так и умер от голода и жажды где-то в лабиринте пристроек. Говорят, что и сейчас можно ночью встретить его призрак в районе двенадцатого восточного флигеля. Он вечно пытается разыскать какое-то уложение, и не обращает ни малейшего внимания на живых.

Всё изменилось лет шестьсот назад, когда беспардонная эксплуатация рабочих вышла из моды, и начало набирать силу движение за права трудящихся. После долгих споров и обсуждений в обществе тогдашний князь издал манифест о защите прав работников, названный в довольно забавном стиле того времени «О сбережении малых сих». Глава Работного приказа, которым в