Читать книгу "Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Винокуров"

от изумления, рот был широко распахнут. Лев глянул на него, кажется, размышляя над самым коронным трюком — сунуть голову укротителю в пасть… то есть в распахнутый рот. Но, видимо, передумал и, скромно склонив голову набок, присел на задние лапы рядом с хозяином, отдавая ому все лавры неповторимого аттракциона.

Да, больше этот аттракцион никогда не повторился. А что произошло в тот вечер со львом Тамерланом, так никто и не понял. Ни зрители, ни укротитель, ни, может быть, и сам лев.

Шувалов проработал с ним еще долго. Тамерлан был неизменно послушен и ласков. Аттракцион «Человек и лев» пользовался большим заслуженным успехом.

А тот случай Шувалов даже не вспоминал. Не послушал он и никаких рекомендаций специалистов сменить льва или пересмотреть методы дрессуры.

Единственное, что он сделал на следующее же утро после того вечера, это — укрепил конструкции тумб, содрал лак с бревна и расширил пылающее кольцо.

1986

Творец счастья

Он снимал кино. Черно-белое. Короткометражное. По заказу.

Заказ Глазов всегда принимал сам, пытливо вглядываясь в лица, запоминая особые приметы, отмечая киногеничность или, наоборот, некиногеничность тех, кто пришел во Дворец бракосочетаний подавать документы для вступления в законный брак. А заодно — прочитав объявление об этой доброй услуге новобрачным — оформлял заказ: навеки запечатлеть на кинопленке торжественный (возможно, даже неповторимый?) момент своей жизни. «Фильм-сувенир» — так это называлось.

Наверно, оформившие заказ сразу забывали о Глазове. Но он уже не забывал о них. И весь месяц, положенный им законом на размышления о будущем браке, он использовал на размышления о будущем фильме.

Глазов прикидывал интересные ракурсы съемки. Его волновал профиль невесты. Его заботил фас жениха. Конечно, если бы у него была такая возможность, он бы кое-что подготовил. Посоветовал бы невесте сделать прическу, открывающую ее невысокий лоб. Порекомендовал бы жениху сделать пробор не посредине, а сбоку, или еще лучше — вовсе пробор не делать. Но такой возможности вмешаться заранее, что-то изменить, подготовить у него не было. Глазову предстояло делать фильм из материала заказчика.

Потом наступал этот волнующий день. Приходили герои его будущего фильма. (Если, конечно, за месяц не передумывали.)

Жених и невеста являлись уже не одни, а в окружении родителей и свидетелей, друзей и родственников. Глазов пристально вглядывался в эти новые лица, мысленно группируя семейный портрет в интерьере. Но только — мысленно. Он никогда не позволял себе всякие пошлые «станьте правее», «повернитесь туда», «не смотрите в объектив»… Нет, опыт больших художников кино подсказывал ему только кинематограф жизненной правды.

К сожалению, условия Дворца бракосочетания не давали ему возможности съемок настоящей скрытой камерой. Но он все же старался максимально скрыть свое присутствие, таясь за портьерами, колоннами, спинами гостей. Он готов был застыть с камерой в любом, самом неловком положении, лишь бы не ставить в неловкое положение молодоженов.

Впрочем, они были так взволнованы моментом, что не обращали на Глазова особого внимания. Главные герои будущего фильма вели себя почти естественно. Гораздо больше хлопот было со статистами, с окружением. И это понятно: при всех дружеских или родственных чувствах к врачующимся все-таки не им самим предстояло это ответственное решение. И окружение позволяло себе глазеть по сторонам, таращиться в объектив, а то и откровенно заслонять собою жениха и невесту, нахально выходя на первый план. Причем любопытно: чем более дальними были родственники, тем ближе они подгребали к камере.

Но и Глазов был не лыком шит. Он легко разгадывал их маневры и мгновенно предпринимал свои контрманевры, отсекая массовку, сохраняя в фокусе объектива главных действующих лиц.

Нет, конечно, опыт больших художников кино подсказывал ему, что и массовка тоже очень важна. Потом, в монтаже картины, он обязательно использует те фрагменты, детали, которые умело ловил сейчас. Мечтательно-ностальгический взор бабушки невесты, возможно, вспоминающей себя много-много лет назад в такой же белоснежной фате. Взволнованно-слезный взгляд матери жениха, вероятно, размышляющей, в надежные ли руки отдает она единственного сына. Задумчиво-суровые глаза обоих отцов молодых, наверно, прикидывающих, во сколько обойдется свадебное веселье.

Хорошо также поймать в кадр какого-нибудь дядю из Тамбова с умиленно-завистливым выражением лица. Умиленным — потому что наконец-то его любимая племянница выходит замуж. А завистливым — потому что она-то выходит, а в Тамбове ее двоюродная сестра, то есть дядина дочь, ничем вроде не хуже, а вот засиделась в девках.

Увлекательными могут быть и кадры друга жениха, сотрудника по работе, с которым они когда-то вместе познакомились с будущей невестой. И шансы у них тогда были равные, а теперь этот друг смотрит на друга-жениха, на невесту и никак не может сообразить, упустил он «вой шанс или слава богу, что упустил.

А особенно интересны свидетели молодых. Уже в самом этом их звании — «свидетели» — есть некий криминальный оттенок. Когда они ставят свои подписи под актом бракосочетания — а Глазов всегда снимает это очень крупно, — на лицах свидетелей с одной стороны светится радость: вот, мол, мы лично скрепили благословенный союз Гименея, а с другой стороны ощущается и некое злорадство: ага, мол, окольцевали вас, голубчики!

Но, конечно, все-таки больше всего Глазова интересуют главные действующие лица — жених и невеста. Глазов категорически убежден: они должны быть счастливы. Во всяком случае — в его фильме. И, в общем-то, ему для этого обычно ничего особенного предпринимать не приходится: снимай себе и снимай естественно счастливые лица молодых.

Однако так бывает не всегда. Бывает и вовсе не так. Случается, что невеста (правда, довольно редко) входит в церемониальный зал обреченно, как на плаху. А случается, что жених (это, пожалуй, чаще) нервно озирается по сторонам, словно готов он повторить подвиг бессмертного Подколесина: сигануть из-под венца в окошко.

И тогда Глазов пронзительно ощущает ответственность творца за счастье своих персонажей. Он внутренне собирается и совершает чудо. Чудо кино. Печаль невесты прячется за романтически легким взлетом фаты. Мрачность жениха утаивается в свадебном миллионе алых роз. Камера по крупицам фиксирует малейшие проблески улыбок на лицах новобрачных. (Пусть и улыбок, вовсе не относящихся друг к другу. — все равно все это впоследствии суммируется на экране в картину счастья.)

Однажды Глазову даже пришлось снимать невесту, уже находящуюся в деликатном положении. Это было очевидно всем на церемонии во Дворце. Но в фильме Глазова это стало абсолютно незаметно! Впрочем, тут уже все дело было в монтаже.

О, киномонтаж! Соединение несоединимого, сопоставление несопоставимого, стык двух разных мгновений жизни, рождающий третье мгновение, совершенно новое по сравнению с первыми двумя.

Опыт больших художников кино подсказывал Глазову,